Около девяти вечера, утомленная не столько долгим дежурством, сколько терзающими ее сомнениями, девушка возвратилась домой – отужинать с родителями. Давыдов с командой к тому времени уже должны были отправиться на дело, и Максим, освободившись от вызовов, была рада провести некоторое время подальше от управления. С большим удовольствием она убила бы час-другой в «Пионере», потому как догадывалась, что за ужином папаша развернет очередную свою желчную тираду. Они не виделись уже пару дней, и у старика, несомненно, скопилось немало недобрых мыслей касательно происходящего в мире. К несчастью, Максим давно обещала матери выкроить вечерок для семейного ужина. Ее, в отличие от отца, девушка подводила редко.
Впрочем, осознание себя как хорошей дочери отнюдь не помогало Макс пережить этот семейный фарс. Как и ожидала офицер, едва сели за стол, отец пустился в гневные монологи о политике и не отпускал излюбленной темы до самого десерта, порой даже перебивая супругу, отчаянно пытающуюся рассказать, как она днем удачно съездила в универмаг. К концу ужина Максим с трудом осознавала, в каком направлении движется разговор, пока речь нежданно не зашла о предстоящем назначении Майка Макарова на должность градоначальника. Народ это считал вопросом совершенно решенным, что бизнесмен вот-вот официально займет пост, и у горожан, вроде папаши Макс и его товарищей это обстоятельство вызывало неясные даже им самим чувства. С одной стороны, люди выставляли его жертвой и героем в одном лице после случившегося в «Бирже» и поэтому уважали даже пуще прежнего, хотя семейство Макаровых никогда не страдало от дефицита общественного внимания. В то же самое время в народе не забывали о тесной связи Майка с делами «СидМКом». И оттого опасались, – отец Максим как раз был в числе таких людей, – что бизнесмен даже сильнее Сергея Леонова закрутит в городе гайки корпоративного режима. В крайнем случае станет сквозь пальцы смотреть, как лютует рудная компания, пока боссы из Большого Кольца гребут деньги лопатой.
Обо всем этом и многом другом папаша Максим и говорил за ужином, хотя мнение его по многим вопросам было изучено домашними давно, и мнение это отнюдь не имело свойства меняться со временем. Все-таки кое-какие слова отца запали девушке в душу, хотя она того не желала. Говоря о личности будущего мэра, мужчина, в частности, заявил:
– Я всегда говорю! Нет у Запада врага хуже, чем сами фронтирцы. Спро́сите, почему? – (Никто, разумеется, не спрашивал). – Потому как народ тут, мать твою, либо тупой, либо трус. Честное слово! – смеялся он. В ход к тому времени пошла четвертая рюмка крепкого коньяку, так что папаша распалился не на шутку: – Хуже подонков, что прессуют рабочий люд от лица корпов, – сотрясая кулаком, вещал он, – только мерзавцы, что имеют власть помешать этому, но ничегошеньки не делают! Трусы! Гнал бы таких с фронтира, была бы моя воля! Да только кто мне власть даст! Что скажешь, Макс?
Девушка тогда ответила отцу напускным согласием, коим привыкла отвечать с детства, лишь бы папаша угомонился, однако на деле серьезно задумалась над его словами, потому как на месте того самого мерзавца, который, зная о корпоративном беспределе, бездействует ради собственной выгоды, внезапно увидела саму себя. Безусловно, думала Максим, она высказала старшине все, что думает о несанкционированной облаве, однако то были всего лишь слова – пустое несогласие, которое в конечном счете не изменило ситуации ни на йоту, в то время как законные права честного фронтирца теперь попираются без капли сожаления.
Это внезапное открытие немало встревожило Макс, и остаток ужина девушка не могла вымолвить ни слова. Она понимала, что отец никоим образом не мог знать о делах управления и ее неучастии в этих делах, но не могла избавиться от чувства, будто его слова были сказаны сегодня не случайно. Словно бы он увидел или почувствовал бушующий в дочери внутренний конфликт и не сумел промолчать. Следующие часы оказались для Максим настоящей пыткой. Залитые презрением глаза отца были для нее самым болезненным инструментом, и девушка, сославшись на неотложные дела, поспешила вернуться к патрулю, едва пробило одиннадцать. Она запрыгнула на байк и, заводя мотор, поймала себя на том, что день напролет только тем и занимается, что убегает от упрямо преследующей ее ответственности. Максим не в состоянии была больше выносить унизительного положения. Она понеслась вниз по мостовой, как часто добиралась до управления, однако сама не заметила, как пропустила один и второй повороты, и вскоре электроцикл как по своей воле выехал на окружную дорогу.