– Отличная вещь, я признателен, – проговорил он, тоскливо улыбнувшись Констанции. – Знаю кроху, которая была бы в восторге. Только поздновато. Меня не захотят видеть.
– С мамашей разбежались?
– По взаимному решению, – солгал Николай.
Собеседницу оказалось не так просто провести. Она подозрительно прищурилась.
– Это связано с произошедшим в Проходе?
Давыдов, приподняв брови, взглянул на Констанцию и столь старательно попытался не подать виду, что лицо его просто-таки перекосилось от внутренней боли.
– Не понимаю… – промямлил он.
– Брось, старшина, – спокойно ответила женщина. – У меня на душе за последние годы скопилось столько темных пятен, что я в два счета узнаю себе подобных. Не везде и не всегда Призраки действовали опрятно. На моей совести действительно скверные поступки.
Старшина хотел пошутить, что, возможно, ему стоит арестовать Констанцию, однако в последний момент раздумал.
– К чему эта исповедь? – спросил он вместо того.
Женщина сердито взглянула на офицера.
– Вы с Камиллой разительно переменились после Прохода, – сказала она. – Могу лишь догадываться, что именно произошло тогда. – Констанция развела руками: – Но не мне судить вас. Что сделано – то сделано. В тот момент, думаю, это виделось вполне верным решением. – (Давыдов с ужасом глядел на собеседницу и, кажется, не дышал). – Теперь же рефлексируете, не злодеи ли вы. Так скажу: ответа на данный вопрос не существует в природе, но сам по себе он – уже хороший знак. Верный шаг к тому, чтобы больше не пересекать черты. Но проблема в другом, правда? Судя по тому, что я вижу, вы оба думаете, будто изменились раз и навсегда. Считаете, не заслуживаете счастья. Чепуха! – внезапно воскликнула женщина.
Николай пошатнулся от возгласа, однако в то же время словно пробудился от ступора. Офицеру вспомнилась их первая с Констанцией беседа:
– Разве ты не говорила, что муж ужаснулся бы, увидев, чем нынче ты промышляешь? – спросил он. – Совет жить дальше как ни в чем не бывало звучит как минимум лицемерно.
– Во-первых, – без раздумий отозвалась Констанция, – не применяла я тех выражений. *Ужаснулся*. Даже не в моем стиле. Допускаю, что я сказала: он не узнал бы меня нынче. Это другое. Годы, как известно, летят стремительно. – (Старшина ожидаемо с насмешкой закатил глаза). – Во-вторых, – не заметив реакции собеседника, продолжила женщина, – это не совет. Кто я такая, чтобы советовать. Год занималась грабежами, как отбитая бандитка, называя это будничной суетой. Меня слушать – бед не оберешься. Лишь напоминаю: прошлое в прошлом. Оно нас не определяет. Вот и вся философия.
– Звучит подозрительно просто…
– Просто и есть, – настояла Констанция.
Она пронзительно уставилась на Давыдова – от ее грубой снисходительности мурашки побежали по спине. Старшина, еле волоча языком, ответил:
– Попрошу Камиллу передать подарок.
Его слова прозвучали как будто даже искренне, хотя на деле ничего такого Николай и в мыслях не допускал. Он сказал что необходимо для скорейшего завершения спора.
Оказавшись в уязвимой позиции, Давыдов внезапно ощутил, что компания Констанции в целом сделалась неприятна. Он не злился на женщину или ее так называемую философию. Тем более не жалел, что выбрался на раскопки, пускай экскурсия кончилась скверно. События в Проходе все не позволяли офицеру вдохнуть полной грудью. Только этим вечером он снова почувствовал вкус к жизни, интерес к миру за стенами полицейского управления. Наконец-то прочистил голову. Задумался о чем-то большем, нежели удается в цейтноте рабочих будней.
Маленькое приключение бесспорно удалось.
Все-таки здесь и сейчас хотелось поскорее закончить. Старшина попросил Констанцию вывести его с шаттла. Женщина, чуя возникшее напряжение, не спорила. Они не обмолвились и парой слов, пока возвращались на поверхность. Прощание вышло на редкость холодное.
Под стать настроению над фронтиром собиралась гроза. Стремительно надвигающиеся с запада тучи, точно разбойники с большой дороги, преследовали офицера на обратном пути.
Боясь, что непогода настигнет его в пустоши, Николай мчал что есть мочи. Он даже не заметил, как, выехав на улицы Борей-Сити, впервые с упоением сказал самому себе:
«Спокойно, старина! Вот ты и дома!»