Близкое к стагнации состояние дел поначалу не донимало Николая, но по прошествии нескольких однообразно бессобытийных смен все-таки стало вгонять в тоску. Когда посреди очередной такой смены Минин предложил прошвырнуться до жилища Громова – осмотреть его свежим взглядом, – Николай не удивился себе, что воспринял при других обстоятельствах скучнейшую перспективу с непомерным энтузиазмом.
Несмотря на солидное положение в обществе, почти во всех проявлениях обыденности человека – в вопросах жилья в том числе – Василий Громов представился перед преемником весьма далеким от довольствования благами жизни в достатке. Будучи одиноким немолодым мужчиной: без постоянной спутницы и отпрысков, – он кантовался в небольшой квартирке в десяти минутах ходьбы от центральной площади, по словам Минина, буквально через дорогу от дома, где в свое время проживал с родителями. При всем трепете Давыдова перед родным Бинисом и при всем неудовольствии стремительным, но вынужденным переездом, молодого офицера всегда страшила перспектива завязнуть по жизни на одном месте. Пример Василия Громова, проведшего как юность, так и старость в прямом смысле на одной улице, пробирал его почти могильным холодом безутешного сожаления.
Сама квартира, однако, как ни странно, пришлась Давыдову по вкусу. Двухкомнатное жилье на третьем этаже крупного таунхауса, она расположилась в стороне от шумных улочек города и в то же время в шаговой доступности от полицейского управления. Окна некоторых комнат выходили на озелененный внутренний дворик, и хотя в помещениях, определенно, не хватало света, квартира тем не менее создавала впечатление самого славного жилья из всех, что видел Николай с момента приезда.
Сорвав со входной двери полицейскую опечатку, молодые люди вломились к Громову, как к себе домой. Хотя Николай был тут впервые, беспокоиться за сохранность именно того порядка вещей, в котором они оставались со дня пропажи жильца, не представляло смысла. Офицеры под руководством Минина бывали тут сотню раз с момента, как Громов перестал выходить на связь. Не единожды они вывернули жилище наизнанку в отчаянных попытках отыскать хотя бы намек на его местонахождение, однако тщетно. В общем-то, сам Давыдов не надеялся заметить в квартире какую-нибудь подсказку, в спешке упущенную подчиненными. Но на откровенном безрыбье решил хотя бы поглядеть, как жил человек, на которого молился и порой продолжает молиться город, хотя скоро грянет месяц, как старший офицер исчез при загадочных обстоятельствах.
Пожалуй, внутренне квартира полностью соответствовало образу посвятившего себя служению обществу человека, какой и сформировался у Давыдова уже вскоре после приезда в Борей-Сити. Лишенная украшений и безделушек, которые каждому жилью предают особый шарм и которые вместе с тем являются ретранслятором души, поселившейся в их окружении, квартира Громова напоминала магазинную инсталляцию: эстетичную, но пустую. Книжные полки в гостиной были заполнены лишь наполовину. Кое-где грудились старенькие печатные издания, а там, где библиотеке не хватало обширности, зияли дыры, словно с момента, как в этих стенах появился жилец, прошло от силы пара недель, но никак не пара десятилетий. На огромной кухне стоял непропорционально крохотный стол, и к нему имелся всего один стул. В сушилке – минимум посуды, на холодильнике – один-одинешенек магнит с патриотически-вычурным изображением флага западных земель. На тумбочках и полках в спальне, то есть в местах, где большинство людей, семейных или просто умеющих разделять работу и личную жизнь, расставляют фоторамки с изображениями близких, у Громова красовались памятные цифрографии с сотрудниками корпоративной полиции. Не считая Камиллы Леоновой и также первого помощника, на них фигурировали лица, незнакомые Давыдову. На одном из старых фото Минин сумел опознать молодого Хоева. На картинке вообще не было хозяина дома, и почему она оказалась у Громова, оставалось только догадываться.
Николай в конце концов решил, что квартира его предшественника в некоем смысле больше походит на самопальный музей полиции Борей-Сити, чем на чье-то жилье. Пожалуй, это стало квинтэссенцией и вместе с тем логическим заключением к образу Василия Громова, что создавался у Давыдова в течение полутора недель.