Николай растерянно пожал плечами, но рад был сменить наскучившую компанию.
13
В отличие от большинства встреченных Николаем на вечере людей, Михаил Моргунов сразу показался честным малым, и проявлялось это не столько в том, что говорил он так, как думал, но в том, что вел беседу не о гостях, а по большей части о самом себе.
Выдернув Давыдова из компании городского мэра, бизнесмен предложил подняться на второй этаж особняка, где, по его же словам, немало пространства отдано «всяким галереям памяти». Когда главный зал действительно оказался обустроен, как выставка истории Борей-Сити, Михаил завел разговор о роли его собственной семьи в этой истории. Николай смекнул, что минутой-другой вояж по поместью не обойдется. Однако вместе с тем решил, что едва ли Сергей Леонов, в отличие от него самого, легко обманулся заверением бизнесмена.
– Господин Давыдов, – тем временем торжественно вещал Моргунов, – я в некотором смысле завидую. Этот волшебный мир Запада, как приучили нас называть собственный дом приезжие, и Борей-Сити открываются вам постепенно. Как книга. Страница за страницей. Вы не спеша изучаете их, постигаете, как тайное знание. Это поистине дар, которого мы лишены.
– Отчего же? – искренне удивился Николай. – Что родились здесь?
– Разумеется…
– Но и вы были ребенком. Изучали мир постепенно.
Как чувствуя, что Давыдов скажет что-то такое, бизнесмен подвел гостя к семейному портрету, написанному, очевидно, очень давно. На громадном полотне, сидящие в объятиях родителей, изображены были счастливые детишки: мальчик и девочка. Девочка приходилась Моргунову младшей сестрой. О ней Николаю строго-настрого запретили заводить разговор.
Михаил взглянул на портрет и улыбнулся: не как ранее, на крыльце, встречая гостей, а по-настоящему, как улыбаются лишь в домашнем кругу. Через паузу он вдруг возразил:
– Это совсем другое, – сказал. – Вырасти на Западе – означает понимать его с первого раза. Чувствовать раскаленную прометеем почву с первого шага. Тяжелое бремя выживания с первого дня непосильного труда. Скажете, утрирую, горожу нелепицу, – усмехнулся Михаил, поведя гостя дальше, – однако со временем, приглядевшись к судьбам других людей, поймете, что я говорю правду. Узнавать наши края со стороны, будучи пришельцем, гораздо приятнее. Незамыленный взгляд все видит в лучших тонах. А поглядеть есть, на что, зуб даю.
Николай не мог не отметить, что это последнее выражение выбивалось из общего ряда помпезной речи Моргунова. Напуская на себя слишком много слоев солидности, вышедший из народа бизнесмен порою давал промашки. Давыдова не могло теперь не заинтересовать его подлинное происхождение, и он осторожно спросил:
– Если позволите, чем занималась ваша семья? Дом, вещи… вы унаследовали их?
– Разумеется, нет, – покачал головой Моргунов.
Николай несколько растерялся:
– Но как же портрет?
– Он сбивает с толку. Мне не стыдно признаться, что я не вырос в достатке. – Михаил действительно говорил прямо, как есть, старался не юлить. – Родители могли только мечтать о подобном. Портрет был написан со старой цифрографии спустя много лет после их смерти. Питая слабость к искусствам Старой Земли, я решил таким образом увековечить их память. – Он вздохнул, как будто собрался сказать о чем-то еще, может, о сестре, однако не стал.
Выждав мгновение-другое, Давыдов продолжил:
– Тогда предположу, они были корпоративными работниками.
– Совершенно верно, – кивнул бизнесмен. – Отец, а до него дед всю жизнь трудились на рудную компанию. Оба дослужились до шефов шахтерских бригад. Раньше это считалось почетным. – Моргунов многозначительно закатил глаза: – И все-таки они мечтали о большем. Работать в городе, в этой офисной коробке, подальше от пыли и грязи, и зловоний штолен. Но это и сейчас невозможно и тогда не было.
– Что вы имеете в виду?
Прежде чем ответить, Михаил показал на снимок, перед которым остановился. На нем была запечатлена рабочая бригада – огромная гурьба, человек двадцать пять и еще несколько синтетиков, без труда узнаваемых по отсутствию касок и нашивкам на груди униформы. Все грязнущие, потрепанные, но как будто довольные.
Моргунов коснулся левой нижней части экрана, цифрография масштабировалась раза в два. В одном из рабочих Николай узнал мужчину, изображенного на семейном портрете. Вне всякого сомнения, это был отец Михаила.
– Как дед, па слыл настоящим лидером, – наконец заговорил хозяин. – Свистом строил бригаду, будто они были выдрессированные. Даже синты понимали его. – Моргунов задорно усмехнулся: – Ерунда, конечно, но мне забавно так думать. Словом, – сказал он через паузу, – они были мужчины, которые знали дело, как свои пять пальцев. Все же… по мнению рудной компании, недостаточно умелые, чтобы руководить чем-либо за пределами шахты. Скажем, отвечать за деньги. За репутацию корпов. Нет, провинциалы не сдюжат, решили они. До сих решают. Потому отправляют к нам менеджеров из Большого Кольца. Слабаков, идиотов, зато послушных, как овцы. Слышал, наш мэр говорил нечто подобное. Иногда в нем открывается родничок истины. Жаль только, – вздохнул Михаил, – что обычно после стакана-другого. По трезвости он так же послушен, как остальные. Такая же овца.