Второй фигурой оказалась молодая девчонка: ровесница Камиллы – еще вчера ребенок. Перепугавшись Николая, будто наступления судного дня, она выронила маленький револьвер и, завопив от ужаса, понеслась вниз по лестнице. На середине спуска ее, впрочем, перехватила возникшая из ниоткуда Леонова. Офицер показала в сторону кухни, и признав капитуляцию, девчушка на всех порах понеслась в обозначенном направлении.
Давыдов сгреб отнятое у парочки оружие в угол и в изумлении застыл. Только теперь, наблюдая краем глаза за тем, как Камилла не спеша поднимается по ступеням, Николай вдруг осознал, что над фермой висит тишина. На улице раздавались грозные вскрики моргуновских вояк, однако в самом доме не было слышно ничего, не считая приглушенного детского плача, едва доносящегося с чердака. Вот уже пару минут не раздавались выстрелы.
– Первый зачищен, – гордо доложила Леонова, едва поравнявшись с начальником. Она, не скрывая задорной и немного нездоровой улыбки, заметила, что пришлось подстрелить пару человек, зато остальные сдались сами. – Антон выводит всех наружу, – заключила девушка.
Николай, однако, нахмурился и поглядел сначала в одну сторону длинного коридора, а затем в другую. Он остановил выбор на том направлении, откуда выскочили молодые люди, и приготовил револьвер. Старшина показал Камилле, чтобы она следовала за ним.
Офицеры осторожно преодолели метров пятнадцать по узкому темному пространству, заглядывая в отворенные двери спален и уборных, однако все помещения пустовали, потому как окна смотрели не во двор. Всюду на стенах попадались вперемешку развешенные картины и цифрографии. Всякий раз, искоса наблюдая за их с Милой мутными отражениями в экранах, Николаю становилось не по себе.
Наконец длинный проход увенчался роскошными створками самой крупной, очевидно, хозяйской почивальни. Они не были затворены достаточно плотно, и сквозь образовавшуюся щелку, пропускающую в окутанный мраком коридор полоску света не шире большого пальца, Давыдов, подошедший первым, смог разглядеть очертания лежащего на полу человека. Он не мог достоверно определить, жив тот и притаился или попросту мертв, потому зна́ком показал Камилле, что стоит быть начеку. Они одновременно потянули каждый за свою сторону двери и, выставив револьверы вперед, ворвались в помещение.
Осмотрительность офицеров оказалась напрасна. В человеке, которого старшина видел через дверь, Камилла тотчас опознала дочь Сая Ящинского. Девушка лежала мертвой. Отец ее также был в комнате. Раненный в живот, он жался к придвинутому к окну в качестве укрытия комоду и даже не пытался остановить несовместимой с жизнью потери крови. Николай сразу понял, что старик окончательно выжил из ума. Безвольно корчась на полу, он не спускал глаз с убитой дочери и все твердил, что антикорпоративные заговорщики пытаются разрушить то, что их семья возводила на протяжении многих поколений. Мол, необходимо раз и навсегда показать, кто на Западе хозяин, иначе им в будущем не будет житья. Он то ли не понимал, что уже несколько минут говорит с хладным трупом, то ли понимал, однако, обезумев, продолжал настаивать на своем.
В любом случае, фермер даже не заметил, как Давыдов, подойдя, вырвал из его рук все еще заряженное ружье.
– Несчастная, – тем временем, аккуратно положив дочь Ящинского на спину, молвила Камилла. Старшина обернулся, и она показала на пулевое ранение аккурат под левым глазом: – Видно, кто-то из людей Моргунова. Зачем вообще было лезть?
– Ты ее знала? – растерянно переспросил Давыдов.
Леонова демонстративно замотала головой.
– Диана знала, – сказала она через паузу. – Частенько встречала ее у них дома. Никогда бы не подумала, что она способна взять в руки оружие. Проклятье, она единственная дочка у Ящинского! – вскрикнула Камилла и глянула на главу семейства, хотя тот вряд ли осознавал, что в помещении есть еще кто-то, кроме них с дочерью.
Николай зачехлил револьвер и разочарованно вздохнул. Он хотел было ответить, что, наверное, девушка искренне верила в правоту отца и всей душой в его намерение отстоять во что бы то ни стало честь семьи, на которую покусились некие только Саю ведомые силы. Но не сумел выдавить из себя ни слова. Просто потому что любые слова, оправдывающие людей, в этот вечер взявших оружие по приказу безумного родственника, звучали в голове Давыдова неизбежно как объяснение тем, что все шаги были предприняты не напрасно, и в этом имелся пускай извращенный, но искренний порыв.