Николай не мог произнести это вслух. Не желал произносить. Потому как не верил ни одному своему же слову. Не было, по его мнению, в случившемся никакой искренности, а все жертвы, к которым привели события последнего часа, оказались абсолютно напрасны. Теперь и за пожар некого осудить, если вдруг вскроется, что это дело рук Ящинских. И за нападение на Акимовых некому ответить, ведь единственный человек, который смел отдать оба приказа, умрет скорее, чем доберется до больницы.
– В чем, вашу мать, смысл? – зачем-то вслух вопросил Давыдов, но Камилла все равно не слышала его и промолчала.
Николай поглядел на истекающего кровью Семена Ящинского и подумал, что, может, оно и к лучшему, что он не переживет этот вечер и стремительно опускающуюся на западный край ночь. Даже более того – умрет в таком больном бреду, что даже не осознает, какую с его семьей трагедию сотворили события последних недель. До самого что ни на есть финального мига искренне полагая, что был прав касательно всего, что затевалось за его спиной.
Презрительно фыркнув, Давыдов решил не дожидаться последнего вздоха безумца. Он окликнул в окно Хоева и стремглав вылетел из комнаты.
26
Ломая вековые традиции своенравного западного региона, известие о кончине Семена Ящинского, а также его дочери и племянника в перестрелке на ферме «Гнилой Дуб» не просто не взбудоражило борейскую общественность, но успокоило вышедший из-под контроля пыл последних недель. Позволило сосредоточиться на насущных делах, вернувшихся в народное расписание с долгожданным наступлением лета.
О случившейся коллизии с участием законников и «бравых» помощников Моргунова в том же «Пионере» посудачили от силы пару вечеров. В конечном счете пришли к мнению, что раз ситуация со слетевшим с катушек лидером фермерского клана норовила совсем выйти из-под контроля, пресечь ее следовало любым доступным способом – пускай ценой нескольких невинных жизней. Теперь, говорили в городе, когда власть Сая над семьей и корпоративным хозяйством разойдется по нескольким рукам, возможно, впервые за многие годы Ящинские сумеют применить ее с куда более существенной пользой, нежели просто на учинение козней соседям и ряду независимых предприятий с Треугольника.
Отнюдь не циничное отношение большинства резидентов Борей-Сити к случившейся трагедии поразило Николая Давыдова. Пожалуй, гораздо большее недоумение малоопытного старшины вызвал тот факт, что ни один человек, вскоре встреченный им, не высказал дурного слова в адрес учинивших перестрелку наемников. Подробности их вмешательства не остались в секрете от народа. Каждый, до кого доходили вести, знал, что первыми именно они открыли огонь, ослушавшись приказа полицейских. Это поразительное умение фронтирцев закрывать глаза на проявления неоправданной жестокости оскорбляло Николая до глубины души.
Тем не менее, внемля совету старика Хоева, да и первого помощника, старший офицер вынужден был пойти на поводу у мнения толпы. То есть оставить ситуацию так, как она есть, чтобы вновь не испортить непосильным трудом добытого равновесия.
Между тем через полнедели после печальных событий Николая пригласили на ужин с участием мэра Леонова, возвратившегося из очередного вояжа по соседним городам и весям.
Они готовились повстречаться впервые с того дня, когда в фермерском конфликте был сыгран финальный аккорд. Старшина не имел ни малейшего представления о том, как именно Леонов воспринял заставшие его в пути вести. Он не мог дождаться назначенного вечера.
Сама противоречивая фигура градоначальника отныне Давыдова не беспокоила. Когда положение в городе устаканилось, и работа свелась по большей части к обработке данных из каньона, у Николая появилось более чем достаточно времени обдумать отношение ко многим сомнительным аспектам жизни на Западе. Среди прочего он взял с себя слово, что на этот раз не станет обижаться, если реакция слабохарактерного мэра покажется ему недостойной.
Торжественный вечер, в рамках которого начальнику предстояло пересечься с Сергеем Леоновым, был приурочен к открытию фермерского сезона. Скромные семейные посиделки проводили у себя родители Камиллы, то есть та ветвь рода Леоновых, которая была далека от политических игр, но зато добилась немалых успехов в том, что касается простого народного радушия. Пожалуй, Давыдову, как никогда с момента прибытия, именно теперь было полезно, словно лекарство, принять дозу уюта домашнего очага – атрибута спокойной жизни, которого он был лишен задолго до вынужденного переезда на Запад. Еще даже не зная, что встретится на вечере с градоначальником, Николай без раздумий принял приглашение. Равно как первый помощник, который также обещал вытащить из дома невесту.