Радость ли? Горе ли?
Верно, радость — ведь ты придешь,
Пусть мы с тобой и спорили.
Дум беспокойных уймешь галдеж-
Скоро ли? Скоро ли?
Снова стихи о тебе пишу —
В меру ль они? В пору ли?
Жить бы как люди... А я ищу.
Славы ль ищу? Позора ли?
(«Лес да лес... А за лесом что?..», 1956)
Неоднозначность заявляется сразу. Друг ли? Вор ли? Счастье ли? Горе ли?
Ольге еще нет двадцати лет, но выбор уже сделан в главном, в творчестве. А в жизни? «Самый лучший, самый милый. / Обладатель хитрых пут». Но где он?
Уж дрожу: не тот ли голос?
Не встречать ли он идет?
(«В дороге», 1957)
Жизнь идет, ожидание затягивается. Любовная лирика уже в завершении самой любви обрела конкретное имя. Алеша, Алешенька, так хорошо чередующееся с Аленушкой, Оленушкой.
«Ау!» — у рта ладошеньки,
Из-за, из-под сосенушки...
«Ау, ау, Алешенька!» —
«Иду, иду, Аленушка!»
Стоскнулось и покликала...
«Сгоню!» — и губы встретились,
«Сглотну!» — «А не подавишься?» —
Ее — ему — ответили...
Топор, не глядя — за пояс,
Мелькнул между березами,
За ветками, за лапами
Пропал, как капля, в озере.
(«Ау!» — у рта ладошеньки...», 1969)
Вот так и «канул и минул» для молодой поэтессы любимый и аленький к лету 1969 года.
И минуло... да кануло ль?
Утишь себя, прислушайся!
Услышишь необманное,
В глуши души живущее.
Давно не молодешеньки,
Давно — по двум сторонушкам.
«Але-Але-Алешенька»,
«Ау, ау, Аленушка...»
(Там же)
Так и звучала с конца пятидесятых из года в год «ал-ал- алая, алено-алешенькая любовь».
«Скрипы, скрипы!» — в гости к Аленьке.
Где-то там, в средине волока,
Ходит-мерзнет возле елок он,
Терпеливо дожидается,
Ожиданием согревается.
(«Свидание», 1967)
Заманивает, втягивает в себя песенно-сказовая мелодия Ольги Фокиной, но, увы, не ходит и не мерзнет и нет его опять — Аленьки. Вот уж верно, «зря я маму не послушала»...
И еще в ранние годы, в стихах на другие, казалось бы, речные мотивы встречаем мы долгожданного, необретенного Аленьку (так она зовет милого — Аленька, от Алешеньки).
Здравствуй, речка Паленьга,
Золотое донышко!
Под мосточком-бревнышком
Не таись.
От тебя мы с Аленькой
В разные сторонушки,
В разные сторонушки
Разошлись.
(«Здравствуй, речка Паленьга...», 1963)
Очаровывает и завораживает слово, вязь прямо расписная по буквам, понимаешь, почему великий русский песенник Михаил Исаковский так нежно отнесся к стихам Ольги Фокиной, увидел «какое-то своеобразное родство» с ее поэзией. А по-человечески, по-читательски жалеешь лирическую ли героиню или саму поэтессу.
Думала доверчиво:
Время — переменчиво...
Что меж нами реченек
Протекло!
Только с того вечера —
Каюсь, делать нечего,
Мне ни с кем из встреченных
Не тепло.
(Там же)
Замечательная, земная женская любовь. Не смываемая ни речкой Паленьгой, ни временем, ни стихами. Так и идут годы. Много стихов о любви неназванных, и все то река разделяет, то берега, и вдруг опять знакомое:
Я хожу сюда неспроста —
Здесь Аленушкины места:
И Аленушкин бережок,
И Аленушкин камешок...
Но колдун на бессрочный срок в волчью шкуру любимого облек. И ищет уже Аленушка волчьи следы, и уходит сама с горя на дно...
В шею врезался ленты жгут,
И давно по мне свечи жгут
Во родительском во дому...
Что же нет тебя? Почему?
(«Я хожу сюда неспроста...», 1965)
Можно все свести к известным фольклорным мотивам, но не перепевы сказок, не иллюстрация картины вспоминается, а след затаенной поэтической любви, беды, горести. И никак ее не отпеть, не выговорить. И уже от той алой любви остается лишь счастье ускакавшее.
Счастье мое ускакавшее, здравствуй!
Дай — обмою твои копыта!
Голову дай — обниму, гривастую,
Поцелую глаза незабытые.
Мне, грустящей, не останавливаться,
Чтоб не пить из копытца водицу,
Не вспоминать ни ржанья, ни топота,
Чтобы со мной не посмел делиться
Братец Аленушки горьким опытом...
(«Счастье мое ускакавшее, здравствуй!..», 1965)
А след любимого опять оборачивается следом быстроногого, неуловимого серого волка. Как много волчьих следов в поэзии Ольги Фокиной. Чистая и грустная любовная лирика. Тема серого волка. Тема островка. Тема Аленушки. А потом уже, спустя годы, стихи к детям. Вся любовь переносится на них. Потому и поэма для детей названа «Аленушка», как память об алой любви. Десять лет любовной лирики, посвященной одному герою. Вот такой вкрался романтический сюжет в статью о творчестве народной поэтессы Ольги Фокиной.
Из поколения детей 1937 года творчество Ольги Фокиной я бы назвал самым светлым. Она не давала себе скулить — ни в годы войны, когда собирала милостыню по дворам, ни в деревенском быту, ни в одиночестве, ни в литературной борьбе. Она не боялась никогда тяжелой поклажи. Провожая в последний путь Василия Шукшина, она и в посмертных стихах, посвященных ему, писала о том, во что верила сама, — об ответственности за всех, о деяниях, за которые воздается, о поклаже непосильной русского мужика.
Сибирь в осеннем золоте.
В Москве шум шин.
В Москве, в Сибири, в Вологде
Дрожит и рвется в проводе:
«Шукшин... Шукшин...»
Не думали, не видели,
На что идет,
Взваливший наши тяжести
На свой хребёт...
Поклажистый?
Поклажистей —
Другого —
Нет.
(«Сибирь в осеннем золоте...», 1974)
Впрочем, и сама Ольга Александровна Фокина, родившаяся в сентябре 1937 года, ладная, стройная, улыбчивая женщина из таких же поклажистых и непокладистых. На таких женщинах издавна вся Русь стоит.