Но тот почти не двигался, поглощенный осмотром.
Наконец, переложив нож в ту руку, в которой был фонарь, он приподнял покрывало, вначале — чуть-чуть, затем — еще больше, таким образом, чтобы левая рука спящего оказалась раскрытой и стала видна ладонь. Луч света уперся в эту руку. Четыре пальца ничем не привлекали внимания. Пятый, мизинец, был обрезан на середине второго сустава.
Пьер Ледюк снова пошевелился во сне; свет фонарика тут же погас, и незнакомец на несколько мгновений застыл у ложа, выпрямившись, в полной неподвижности. Решится ли он ударить? Господин Ленорман сгорал от тревоги: он был способен легко предотвратить преступление, но вмешаться мог только в самую последнюю секунду. Долгое, невыносимо долгое безмолвие… Внезапно у него возникло впечатление, впрочем — неверное, будто рука опять поднялась. Он невольно пришел в движение, протянув руку над спящим, защищая его. И тут наткнулся на незнакомца.
Раздался глухой вскрик. Субъект нанес удар, попавший в пустоту, стал отбиваться наудачу, затем кинулся к окну. Но господин Ленорман набросился на него, обеими руками охватив его плечи. И тут же почувствовал, что тот, будучи слабее, уступает в борьбе, пытается избежать ее и выскользнуть из его объятий. Напрягая все силы, он пригвоздил его к себе, согнул вдвое и растянул на паркете.
— Ты попался! — прошептал он, торжествуя. — Попался!
Он испытывал странное опьянение, скрутив опасного преступника, чудовище, недостойное человеческого имени. Был исполнен трепета полнокровной жизни, чувствуя, как их существа сливаются, их дыхание смешивается в единоборстве.
— Кто ты? — спросил он. — Кто ты такой? Придется сказать…
Он сжимал тело противника с растущей силой, ощущая, как тот слабеет в его руках, обмякает. Сжал сильнее, еще сильнее…
И внезапно вздрогнул всем телом. Он почувствовал пока еще слабый укол в горло… Ленорман в бешенстве еще сильнее прижал противника; однако усилилась боль. Видимо, тот сумел извернуться, просунуть руку к груди и наставить кинжал. Рука незнакомца, конечно, была по-прежнему прижата к туловищу, но, по мере того как господин Ленорман усиливал свой нажим, острие кинжала все глубже проникало в его тело. Он отклонил немного голову, чтобы избежать клинка; острие повторило его движение, ранка стала больше.
Он замер, вспомнив вдруг о прежних трех убийствах, обо всем ужасном, пугающем, роковом, что воплотилось теперь в стальном узком жале, впивающемся в его кожу, пронизывающем ее все больше, неуклонно и беспощадно… И тут, отпустив внезапно своего врага, отскочил назад. Но снова, не давая передышки, бросился на него.
Однако было поздно. Человек вскочил уже на подоконник и соскользнул с него наружу.
— Внимание! Гурель! — крикнул он, зная, что инспектор был на месте, готовый перехватить беглеца.
Он выглянул из окна, нагнулся.
Шорох потревоженной гальки… Мелькание неясной тени среди деревьев… Стук калитки… И более — ни звука… Никакого вмешательства.
Не беспокоясь более о Пьере Ледюке, он громко позвал:
— Гурель!.. Дудвиль!..
Ответа не последовало. Только глубокая тишина ночных полей…
Он невольно опять подумал о тройном убийстве, о стальном стилете. Но нет, это было невозможно, преступник просто не успел бы нанести свои удары; это, впрочем, ему и не требовалось, дорога была свободна. В свою очередь, он выпрыгнул из окна и, включив свой фонарик, увидел Гуреля, лежавшего на земле.
— Тысяча чертей! — выругался он. — Если он мертв, они за это дорого заплатят!
Но Гурель был только оглушен. Несколько минут спустя, придя в чувство, он проворчал:
— Удар кулаком… Простой удар прямо в грудь… Но какой это был силач!
— Значит, их было двое?
— Да, тот низенький, который поднялся в комнату, и второй, который застиг меня врасплох, когда я следил за окном.
— А Дудвили?
— Я их не видел.
Одного из братьев, Жака, они нашли возле ограды, в крови, с разбитой челюстью. Другой, чуть подальше, тяжело дышал, получив сокрушительный удар в грудь.
— Что такое? Что с вами произошло? — спросил господин Ленорман.
Жак рассказал, что он с братом столкнулись с каким-то субъектом, который вывел их из строя прежде чем они приготовились к защите.
— Он был один?
— Нет, когда он снова пробежал мимо, с ним был сообщник, такой низенький.
— И ты узнал того, кто тебя ударил?
— Судя по сложению, мне подумалось — это был англичанин из отеля Палас, тот, который выехал из гостиницы и чьи следы мы потеряли.
— Майор?
— Да, майор Парбери.
III
После недолгого размышления господин Ленорман молвил:
— Сомневаться более нельзя. В деле Кессельбаха было двое — убийца и его сообщник, майор.
— Так думает и князь Сернин, — прошептал Жак Дудвиль.
— И в этот вечер, — продолжал шеф Сюрте, — были опять они… Все те же двое.
И добавил:
— Тем лучше. Задержать двоих преступников в сто раз легче, чем одного.
Господин Ленорман оказал своим людям помощь, уложил их в постель и стал искать, не потеряли ли нападающие какого-либо предмета, не оставили ли следов. Не найдя ничего, он тоже отправился на покой.
Утром, поскольку Гурель и Дудвили оправились уже от вчерашнего, он приказал братьям обыскать окрестности и вместе с Гурелем отправился в Париж, чтобы разобраться с текущими делами и отдать приказания.
Пообедал он в своем бюро. В два часа узнал приятную новость. Один из его лучших инспекторов, Дьези, при выходе из поезда, прибывшего из Марселя, нашел немца Штейнвега, автора письма к Рудольфу Кессельбаху.
— Дьези здесь? — спросил он.
— Да, шеф, — ответил Гурель, — он здесь, вместе с немцем.
— Пусть заходят.
В ту же минуту зазвонил телефон. Из Гарша его вызвал Жан Дудвиль. Их соединили немедленно.
— Есть новости, Жан?
— Да, шеф. Майор Парбери…
— Что с ним?
— Мы его обнаружили. Он сделался испанцем — сильно загорел. Мы видели, как он входил в частную школу в Гарше. Его приняла тамошняя барышня… Вы ее знаете, та девушка, которая знакома с князем Серниным, Женевьева Эрнемон.
— Гром и молния!
Господин Ленорман бросил трубку, схватил шляпу и выбежал в коридор; встретив там Дьези и немца, на бегу крикнул им:
— В шесть часов встречаемся здесь!
Он ринулся вниз по лестнице в сопровождении Гуреля и трех инспекторов, захваченных им по дороге, и сходу уселся в авто.
— В Гарш, да побыстрее! Десять франков чаевых!
Не доезжая Вильневского парка, на повороте дороги, которая вела к школе, он приказал остановиться. Ожидавший его в этом месте Жан Дудвиль воскликнул:
— Сукин сын удрал в ту сторону по проулку десять минут назад!
— Один?
— Нет, с девчонкой!
Господин Ленорман схватил его за ворот:
— Скотина! Ты позволил ему уехать! Надо же!..
— Брат едет по его следам.
— Большое дело! Он улизнет от него, от твоего брата! Разве вы на что-нибудь способны?
Он сел сам за руль и решительно помчался по проулку, не обращая никакого внимания на ухабы и колдобины. Вскоре они выехали на поперечную дорогу, которая привела их к скрещению пяти дорог. Господин Ленорман без колебаний выбрал левую, в сторону Сен-Кюкюфа. На вершине холма, спускавшегося к пруду, они обогнали второго из братьев Дудвиль, который успел крикнуть:
— Они в кабриолете… В километре отсюда…
Шеф Сюрте останавливаться не стал. Он погнал машину по спуску, срезал несколько поворотов, объехал пруд и издал вдруг возглас торжества.
На вершине небольшого подъема, выраставшего перед ними, он увидел экипаж. К несчастью, они ошиблись дорогой и пришлось дать задний ход.
Когда возвратились к перекрестку, экипаж был еще на месте, в неподвижности. И тут же, разворачивая автомобиль, он заметил, как из экипажа выпрыгнула женщина. На подножке появился мужчина. Женщина подняла руку; раздались два выстрела.
Она, по-видимому, плохо целилась, так как с другой стороны пролетки высунулась голова, и человек, заметив автомобиль, с размаху хлестнул кнутом лошадь, которая помчалась галопом. И поворот тут же скрыл от них экипаж.