Император подозвал Вальдемара.
— Прикажи подать твой автомобиль.
— Ах? Но тогда, ваше величество?..
— Чего уж там! Мне теперь кажется, что он просто над нами смеется. Что все это — комедия, разыгранная для того, чтобы выиграть время.
— Возможно… Действительно… — согласился граф.
— Да это же очевидно! Он пользуется некоторыми любопытными совпадениями, но не знает при этом ничего, и история с монетами, с наркотиком, все это — чистые выдумки. Если будем и дальше играть с ним в эти игры, он ускользнет у нас промеж пальцев. Прикажи подать авто, Вальдемар.
Граф отдал приказ и вернулся. Люпэн все еще не просыпался. Между тем кайзер, осматривавший зал, спросил:
— Это зал Минервы, не так ли?
— Да, сир.
— К чему же здесь, в двух разных местах, буква «Н»?
В зале действительно были видны два «Н» — над камином, другой — над старинными часами, вделанными в стену и давно разбитыми; из комнаты был виден их сложный механизм, неподвижно повисшие на цепях гири.
— Это два «Н», — начал Вальдемар…
Кайзер не дослушал ответ. Люпэн опять зашевелился, открыв глаза и издавая нечленораздельные звуки. Он поднялся, сделал несколько шагов и упал, утратив снова силы. И тогда последовала борьба, отчаянная борьба его разума, нервов, воли против страшного онемения, которое его парализовало, борьба умирающего против смерти, борьба жизни против небытия. Зрелище поистине вызывало сострадание.
— Ему плохо, — прошептал Вальдемар.
— Либо, по крайней мере, он прикидывается, что ему плохо, — объявил император, — и делает это мастерски. Какой великий артист!
Люпэн тут пробормотал:
— Укол, доктор… Укол кофеина… Скорее…
— Вы позволите, ваше величество? — спросил врач.
— Конечно… До полудня — все, чего он ни пожелает, будет сделано… Я ему обещал.
— Сколько минут… до полудня? — спросил Люпэн.
— Сорок.
— Сорок?.. Я успею… Наверняка успею… Я должен успеть…
Он охватил голову руками.
— Ах, будь у меня мой мозг! Мой настоящий, послушный мозг, способный думать! Достаточно было бы и секунды… Осталась лишь одна темная точка… Но я не в силах… Мысли ускользают… Не могу их удержать… Это ужасно…
Его плечи вздрагивали. Может быть, Люпэн плакал? Нет, было слышно, как он повторяет:
— 813… 813…
И, потише:
— 813… Восьмерка… Единица… Тройка… Да, это очевидно… Но почему же… этого недостаточно?..
Кайзер тут прошептал:
— Это потрясающе. Не верится, что человек может так играть простую роль… Половина двенадцатого… Три четверти…
Люпэн оставался в неподвижности, прижав кулаки к вискам. А кайзер ждал, глядя на хронометр в руках Вальдемара.
Еще десять минут… Еще пять…
— Вальдемар, машина подана? Твои люди наготове?
— Да, ваше величество.
— У твоего хронометра есть звонок?
— Да, ваше величество.
— При последнем сигнале в двенадцать ровно…
— Но все-таки…
— При последнем сигнале, Вальдемар!
В этой сцене действительно был свой трагизм, то величие и тождественность, которые обретают мгновения перед возможным чудом. В такие минуты всем кажется, что вот-вот прозвучит голос самой судьбы. Сам кайзер не скрывал тревоги. Этот странный авантюрист, которого звали Арсеном Люпэном, чья необыкновенная жизнь была ему известна, этот удивительный человек сумел его взволновать. И, как он ни решил положить конец этой двусмысленной истории, кайзер не мог ждать… Не надеяться еще…
Еще две минуты… Еще одна… Счет пошел на секунды…
Люпэн опять казался уснувшим.
— Приготовься, — сказал император графу. Вальдемар подошел к пленнику, положил ему руку на плечо.
Серебристый звонок хронометра подал голос… Один удар… Два… Три… Пять…
— Вальдемар, натяни гири старых часов!
В зале все оцепенели. Это сказал Люпэн — отчетливо и спокойно. Граф пожал плечами, возмущенный фамильярностью обращения.
— Исполняй! — приказал ему кайзер.
— Ну да, исполняй, дорогой граф, — настойчиво повторил за ним Люпэн, вновь обретший обычную насмешливость, — это тебе по силам; надо только потянуть за цепи… За одну… Теперь за вторую… Отлично! Вот так заводили часы в прежние времена.
Старые часы действительно заработали, маятник пришел в движение, послышалось ровное тиканье.
— Теперь берись за стрелки… Поставь их чуть впереди двенадцати. Все, больше не двигайся. Я сам…
Он встал, не дальше чем на шаг подошел к часам, пристально глядя на циферблат, весь — внимание. Прозвучало двенадцать ударов, глубоких, тяжелых.
Долгая тишина. Ничто не случилось. И все-таки кайзер ждал, словно был уверен, что чему-то суждено произойти. Застыл в неподвижности, с вытаращенными глазами, и граф Вальдемар.
Люпэн, наклонившийся было к циферблату, выпрямился и прошептал:
— Отлично… Я у цели…
Он вернулся к своему стулу и опять скомандовал:
— Вальдемар, переставь стрелки на полдень без двух минут…
Нет, старина, не двигай их обратно… В обычном направлении… Ну да, получится не сразу, но что поделаешь!
Все часы суток со всеми половинами были отмечены звучным боем, вплоть до половины двенадцатого.
— Теперь слушай внимательно, Вальдемар, — сказал Люпэн.
Он говорил серьезно, без тени усмешки, словно сам был взволнован.
— Теперь слушай, Вальдемар, — продолжал Люпэн. — Видишь на циферблате маленький закругленный выступ, которым отмечен первый час? Вроде пупырышки? Ее можно утопить, не так ли? Нажми на нее указательным пальцем левой руки. Хорошо. Нажми теперь большим пальцем на такой же выступ под цифрой «3». Вот так. А правой рукой нажми на такую же кнопку перед цифрой «8». Спасибо. Садись, дорогой.
Прошло мгновение, и большая стрелка передвинулась, коснулась двенадцатого выступа… Опять пробило полдень… Люпэн безмолвствовал, бледный, как смерть. Двенадцать ударов прозвучали в полной тишине. На двенадцатом раздался громкий щелчок. Часы резко остановились. Замер и маятник. И бронзовое украшение, венчавшее циферблат и изображавшее голову барана, повернулось на петлях, открывая небольшую нишу, высеченную в самом камне. Внутри лежала резная серебряная шкатулка.
— Ах! — воскликнул кайзер. — Вы оказались правы.
— Разве вы сомневались, сир? — спросил Люпэн.
Он взял шкатулку и подал ее монарху.
— Вашему величеству надлежит самолично ее открыть. Письма, которые ваше величество поручило мне найти, находятся внутри.
Император поднял крышку. И не скрыл своего удивления.
Шкатулка была пуста.
III
Шкатулка была пуста!
Это был сюрприз — ужасный, ничем не предвещавшийся. После успеха расчетов, выполненных Люпэном, после столь искусной разгадки секрета больших часов кайзер, для которого благоприятный исход не оставлял уже сомнений, казался обескураженным. Стоя перед ним, Люпэн, бледный, сжав челюсти, с кровавыми бликами в глазах, скрипел зубами от ярости и бессильной ненависти. Он вытер мокрый от пота лоб, живо схватил шкатулку, перевернул ее, осмотрел со всех сторон, словно надеялся обнаружить двойное дно. Наконец, в приступе бешенства, сломал, с нечеловеческой силой ее сдавив.
Это доставило ему облегчение. Он вздохнул свободнее.
— Кто же это сделал? — спросил его кайзер.
— Все тот же, сир, кто следует по тем же путям, что и я, и преследует те же цели. Убийца господина Кессельбаха.
— Когда?
— Этой ночью. Ах, сир, зачем вы не позволили свободно выйти из тюрьмы! Будучи на свободе, я прибыл бы сюда, не теряя ни часа. Был бы здесь раньше, чем он. Раньше приручил бы Изильду подарками. Раньше прочитал бы дневник Мальрейха, старого французского слуги!
— По-вашему, значит, именно благодаря указаниям, содержавшимся в дневнике…
— Конечно, сир, он успел прочитать их. И, оставаясь невидимым, не знаю уж, где, осведомленный о каждом нашем шаге, не знаю кем, сумел усыпить меня, чтобы избавиться хотя бы на эту ночь от Люпэна.