Выбрать главу

— Защитите меня… Защитите меня… Вы, может быть, единственный… Ах, не оставляйте меня!.. Я так несчастна!.. Ах, какая пытка!.. Какая пытка! Настоящий ад!..

Свободной рукой он с бесконечной лаской прикоснулся к ее волосам и лбу, напряжение у нее спало, она постепенно успокоилась. И он долго еще глядел на нее, спрашивая себя, что же могло скрываться за этим прекрасным лбом, таким чистым, какая тайна опустошала эту загадочную душу? Она ведь тоже боялась. Но кого? От кого просила защитить ее?

И над ними опять навязчиво возник образ черного человека, этого Луи де Мальрейха, непонятного и темного противника, чьи нападения ему приходится отбивать, не зная, откуда они идут и даже происходят ли они на самом деле, как накануне ночью.

Будь он даже в тюрьме, под неусыпной стражей… Хорошенькое дело! Люпэн и по себе знал, что есть люди, для которых тюрьма просто не существует, которые в решающую минуту неизменно освобождаются от своих цепей. И Луи де Мальрейх был одним из них. Да, теперь некто был в тюрьме Санте, в камере для приговоренных к смерти! Но это мог быть сообщник… или даже жертва Мальрейха. Тогда как сам Мальрейх рыщет вокруг замка Брюгген, проскальзывает, куда хочет, во тьме, словно незримый призрак, проникает в садовый домик в парке и, среди ночи, поднимает кинжал над Люпэном, усыпленным и парализованным.

И этот Луи де Мальрейх теперь терроризирует Долорес, сводит ее с ума своими угрозами, удерживает в своей власти с помощью какой-то страшной тайны и принуждает к молчанию и покорности.

Люпэн представил себе, какой план взлелеял его враг: бросить Долорес, устрашенную и трепещущую, в объятия Пьера Ледюка, ликвидировать самого Люпэна и править вместо него в этом месте, располагая властью великого герцога и миллионами Долорес.

Гипотеза вполне вероятная, скорее даже верная. Она была в согласии с происходящим и объясняла все тайны.

«Но действительно ли все? — подумал Люпэн. — Тогда почему он не убил меня этой ночью в садовом домике? Ему стоило лишь захотеть, а он захотел. Одно движение, и я был бы мертв. Он его не сделал. Почему?»

Долорес открыла глаза, увидела его и улыбнулась бледной улыбкой.

— Оставьте меня, — сказала она.

Он не без колебания поднялся. Не пойти ли посмотреть, не спрятан ли его враг там, за шторой среди платьев в шкафу?

Она ласково повторила:

— Идите… Я посплю…

Он ушел.

Но снаружи остановился под деревьями, отбрасывавшими густую тень перед фасадом замка. Он опять увидел свет в будуаре Долорес. Затем осветилась ее комната. Несколько минут спустя стало темно.

Он подождал еще. Если противник был там, не выйдет ли он из замка?

Прошел час… Два часа… Ни звука…

«Ничего не поделаешь, — подумал Люпэн. — Он либо скрывается в каком-нибудь углу здания… Либо вышел через дверь, которая мне отсюда не видна… Если все это, по крайней мере, не чистые догадки с моей стороны, нелепые догадки».

Люпэн закурил сигарету и вернулся в садовый домик.

Приближаясь к своему жилищу, он заметил на довольно большом расстоянии тень, которая, казалось, удаляется. Он не сдвинулся с места, чтобы ее не спугнуть. Тень пересекла аллею. Там было светлее, и, как ему показалось, Люпэн узнал черный силуэт Луи де Мальрейха.

Он бросился за ним. Тень пустилась бегом и исчезла.

— Ладно, — подумал Люпэн, — это случится завтра. И на следующий раз…

IV

Арсен Люпэн вошел в комнату Октава, своего шофера, разбудил его и велел:

— Выводи машину. В шесть утра будешь в Париже. Встретишься с Жаком Дудвилем и скажешь ему: во-первых, он должен прислать мне новости о приговоренном к смерти; во-вторых, отправить мне, сразу после открытия почты, депешу следующего содержания…

Он нацарапал на листке бумаги несколько строк и добавил:

— Выполнив поручение, сразу вернешься, но вон той дорогой, вдоль стены вокруг парка. Отправляйся; о твоем отсутствии никто не должен знать.

Люпэн возвратился в свою комнату, нажал на кнопку электрического фонарика и приступил к самому тщательному осмотру помещения.

«Так и есть, — сказал он себе вскоре, — этой ночью, пока я стоял на страже под окном, здесь кто-то побывал. И, поскольку кто-то приходил, трудно усомниться, с какой целью. Ошибки определенно нет: дело весьма серьезно. На маленький удар кинжалом я могу рассчитывать вполне».

Ради предосторожности он взял одеяло, выбрал в парке укромный уголок и уснул на свежем воздухе.

К одиннадцати часам утра явился Октав.

— Все сделано, патрон, телеграмма послана.

— Хорошо. А Луи Мальрейх? Все еще в тюрьме?

— По-прежнему. Дудвиль побывал у его камеры в Санте вчера вечером; из нее как раз выходил надзиратель. Они поговорили между собой. Мальрейх — все тот же, нем, как рыба. Ждет.

— Ждет — чего?

— Рокового для него часа, черт возьми! В префектуре говорят, что казнь состоится послезавтра утром.

— Тем лучше, тем лучше, — сказал Люпэн. — Теперь хотя бы ясно, что он не сбежал.

Он отказывался что-нибудь понимать и даже искать ключ к тайне, так был уверен в том, что правда вскоре предстанет перед ним во всей полноте. Оставалось лишь подготовить свой план, чтобы враг попал в расставленную ловушку.

«Либо чтобы я сам в нее попал», — подумал он, смеясь.

Он был весел, раскован; ни одна битва не приближалась с более благоприятными шансами для него.

Слуга принес из замка депешу, которую он велел Дудвилю прислать; недавно ее доставил почтальон. Он открыл ее и положил в карман.

Незадолго до полудня в одной из аллей он встретил Пьера Ледюка и без предисловий сказал:

— Я тебя искал. Происходят серьезные события. Ты должен отвечать искренне. С тех пор, как ты здесь, — не замечал ли ты когда-нибудь другого мужчину, кроме тех немецких слуг, которых я нанял?

— Нет.

— Подумай хорошенько. Речь не идет о каком-нибудь посетителе. Я говорю о человеке, который прячется, чье присутствие ты мог заметить, менее того даже — чье присутствие мог бы просто заподозрить по какому-нибудь признаку, по мимолетному впечатлению?

— Нет… Разве у вас оно возникло?

— Да. Кто-то прячется здесь, кто-то рыщет. Где? И кто? И с какой целью? Не знаю… Но узнаю наверняка. У меня есть уже предположения. Со своей стороны, смотри в оба… Следи… И особенно ни слова госпоже Кессельбах…

И он ушел.

Пьер Ледюк, удивленный и встревоженный, продолжал путь к замку. По дороге, на одной из лужаек, он увидел синий листок бумаги. Он поднял его. Это была телеграмма, не скомканная, как бумажка, которую выбросили, но старательно сложенная, очевидно — утерянная. Она была адресована господину Мони, — на имя, которое в Брюггене носил Люпэн. В ней были следующие слова:

«Вся правда известна. Письмом открыть невозможно. Выезжаю вечером поездом. Встреча завтра восемь утра вокзале Брюггена».

«Отлично! — подумал Люпэн, который наблюдал за Пьером Ледюком из-за ближайшего кустарника. — Отлично! Не позднее чем через две минуты этот молодой идиот покажет Долорес депешу и расскажет ей обо всех моих подозрениях. Они проболтают о них целый день, и тот, другой, услышит, будет знать, так как знает все, живя в самой тени Долорес, а Долорес в его руках — как кролик, завороженный змеей. И этим же вечером будет действовать — из страха перед тайной, которую мне должны открыть».

И он удалился, напевая.

«Этим вечером… Этим вечером… Мы станцуем… Какой у нас будет вальс, друзья мои!.. Кровавый вальс на мотив маленького никелированного кинжала… Наконец! Мы как следует посмеемся!»

У дверей домика он позвал Октава, поднялся в свою комнату, бросился на кровать и сказал шоферу:

— Возьми этот стул, Октав, и не спи. Твой хозяин будет отдыхать. Охраняй его, как следует, мой верный слуга!

И уснул спокойным сном.

— Как Наполеон перед Аустерлицем, — сказал он, проснувшись.

Было уже время ужина. Он плотно поел и, покуривая сигарету, проверил оружие, сменил патроны в револьвере.