Кто был виноват во всем случившемся? Моя невнимательность и неосторожность? А если бы тем летом, я не пошла за ним? Тогда я бы никогда не узнала, каково это – любить и быть любимой. Что рядом с одним человеком бывает так тепло и уютно. Понимать, что для кого-то я была всем миром, и теплые руки, греющие в холода, будут дарить тепло всегда.
А еще он бы не сидел со мной, Любой и Андреем на Лавке, да не рассказывал про различные созвездия и легенды. Не пошел бы за край поля сидеть под изломанным деревом и не загадывал там желания. Он не попал был под ливень и не лежал бы сейчас в бреду на пропитанной потом и страданиями постели. Его жизнь не была бы в опасности.
Я всего лишь хотела счастья, но оно обернулось гибелью для другого человека.
И в первые я возжелала себе смерти. Раньше такие мысли сильно напугали бы меня, но только не сейчас. Я поняла, что устала. Устала от бесконечных попыток выяснить, кто виноват в случившемся. Можно ли было это предотвратить. Вместо того, чтобы сразу же направиться домой, пока ливень не набрал свою силу, я заставил его загадать глупое желание. Мы потеряли драгоценное время, может быть, даже секунды, но что, если этого бы хватило? Его сразила хворь, но убила – я.
Убийца не имеет право жить. И то, что я мучилась – самая малая часть того, чем должна заплатить.
Мысли все глубже погружались в темные уголки души и, как пауки, плели свои сети, в которые я так удачно попала. А с каждым движением выбраться становилось сложнее. Меня бы спасло лишь пробуждение Виктора, но я никогда не простила бы себя за те страдания, что причинила ему.
Когда вдруг лучи восходящего солнца ослепили мне глаза, я даже не сразу сообразила, что наступило утро. Мрачные мысли унесли меня далеко за собой. Я прищурилась и отвернулась, чтобы снова терзать свое сердце, когда разрозненный рассудок помог мне понять, что за время суток на дворе.
Немедля, я соскочила с кровати и надела первое, что попалось на глаза – рабочее платье, аккуратно висевшее на спинке кровати. Собрать волосы в хвост я даже не додумалась, поэтому выскочила в коридор так. Где и встретила матушку, держащую в руках стакан молока и небольшую миску каши. Неужели она тоже не спала ночь напролет, ведь одевалась-то я бесшумно.
Отказываясь от еды я уже было побежала к двери, но в дом неожиданно зашел отец. Одетый и умытый, по всей видимости уже давно. Только уставший. Тогда я поняла, что скорей всего, он только вернулся из города.
– Сядь и поешь, – тоном, не терпящим возражений, произнес он. – Не хватало, чтобы ты во второй раз в обморок упала.
Но я не двинулась покорно на кухню, а только с мольбой в глазах смотрела на отца.
Он вздохнул, устало потер переносицу и продолжил:
– Набравшись сил, ты сможешь пробыть с Виктором дольше. Голодовка приведет лишь к тому, что ты снова окажешься в постели, если не в гробу, – я видела, как напряглись от этих слов мамины руки. – А придя в себя после обморока, узнаешь, что Виктора не стало. И расстанетесь вы, не попрощавшись.
Ком застрял у меня в горле. Эти слова были так тверды, что казались пророческими. Но зачем же так жестоко?
– Поешь, – повторил отец, но уже более мягко. – Тогда и силы к тебе придут, и ты будешь рядом с ним, когда он очнется.
Я поняла смысл его слов, которые специально были нацелены на мои слабые места, и прозвучали так грубо. Просто только так сейчас можно было меня образумить. Как бы мне не хотелось есть, головой я понимала, что сделать это необходимо. Небось, выглядела я не лучше Виктора на данный момент. И, конечно, родителям было больно смотреть на это.
Мама подошла к столу и поставила на него стакан и миску. Отодвинула табурет и взглядом пригласила меня сесть. Я повиновалась.
Еда совсем в меня не лезла, а такое любимое молоко было сравнимо с самым отвратительным ядом. Я запихивала это в себя, и мне казалось, что все выйдет обратно. Не в силах доесть кашу, я стремилась выпить хотя бы молоко. Стукнув стаканом о стол, я замерла. Двигаться не хотелось, тошнота настигла меня почти сразу. Я закрыла глаза и пыталась собраться с мыслями. Лишь звук часов напоминал мне о том, что время уходит. Тик-так. Тик-так.
– Давай выйдем на улицу, – предложила мама. – Там свежим воздухом подышишь, тебе легче станет.
Она позволила облокотиться на нее, и мы тихим шагом направились к выходу. Отец придержал нам дверь, и я, быстро надев сандалии, наконец-таки вышла из дома.
На улице мне действительно стало легче. Солнце уже почти взошло, как обычно горланили петухи, где-то в соседнем огороде дрались коты, и большинство людей уже приступили к работе. Это было обычное утро в любой деревне. Но в моей душе все было перевернуто вверх дном.