Оказывается, рядом с домом уже стояла запряженная повозка – отец попросил не распрягать лошадь сразу после приезда. Это придало некоторых сил и надежды.
С помощью родных я смогла забраться в телегу и, немного отдышавшись, потребовала тронуться как можно скорее. Мама осталась дома, а отец погнал лошадь.
Мимо проносились дома – Буляковых, а вот и Любин. Меня вдруг заинтересовало, как она восприняла всю эту ситуацию. Сильно ли переживает, и все ли у нее в порядке.
– Подружка твоя приходила, пока ты спала, – словно прочитав мои мысли, сказал отец. Наверняка дом напомнил ему о ее визите. – Но не стала сильно беспокоить. Попросила обязательно оповестить ее, когда очнешься.
Вот как. Она тоже сильно волнуется. Но, к сожалению, сейчас у меня мало времени. Я непременно как-нибудь зайду к Любе, но не сейчас.
Вихрем вздымалась пыль. Тряска немного ухудшала мое и так не лучшее состояние, но я вынуждала себя крепиться.
Сердце замерло, когда перед нами показался нужный дом. Невольно вспомнился сон, и сейчас я переживала, как бы все не получилось совсем наоборот.
Мы остановились напротив ворот. Лошадь успокоилась, дорожная пыль улеглась, а я все сидела, не в силах заставить себя встать. Я так живо представила смерть Виктора, что мне стало еще хуже, хотя, казалось, хуже уже быть не может. Отец обернулся на меня, заподозрив, что мне плохо. Увидев мои испуганные глаза и трясущиеся руки, которыми я обхватила свои плечи, словно замерзла, он убедился, что эта та боль, от которой нет лекарств.
–Буквально пару часов назад мне передавали, что он жив.
Отец всегда прекрасно подбирал слова. Конечно, это могло ничего не значить на данный момент, но результат не заставил себя ждать – сжимающие сердце тиски исчезли, дрожь уменьшилась, хоть и не пропала, и голова стала ясно мыслить. Господи, да когда же это все прекратится! Я действительно ощущала себя так, будто проходила все круги ада, один за другим. Бесконечно. Хватит ли мне сил дойти до конца?
Чуть помедлив, я вылезла из телеги, правда, все еще опиралась на нее, ожидая, когда ноги сами смогут меня удержать без посторонней помощи. Наверное, на самом деле я просто откладывала момент, когда увижу картину, застывшую перед моими глазами – кровать и Виктор, испытывающий страдания.
Сглотнув, я все же отцепилась от повозки, немного постояла и повернулась к воротам. Они показались мне огромными, будто стали раз в десять больше, чем раньше. Они не хотели меня пускать или это я не хотела проходить через них?
В моей голове постоянно возникали какие-то абсолютно бессмысленные вопросы, на которые я пыталась ответить. Это было абсурдно, но только так я могла держать себя в руках и не сойти с ума от напряжения.
Я толкнула дверцу, и она, скрипнув, отворилась. Даже в этом звуке были уловимы печаль и тоска. Но ничего удивительного в этом не было, ведь весь мой разум с каждым часом все больше погружался в безысходность.
Ступив во двор, все же произошло то, чего я так боялась – воспоминания оживили момент моей встречи с Буляковым, которая не была бы столь страшной, если бы за его спиной не стояли мать и брат Виктора. Именно их появление повергло меня в шок и толкнуло в пучины страданий и боли.
«…нет сильнее той боли, что испытывает мать, потерявшая сына», – вспомнила я слова врача.
Тогда я даже не могу представить, что сейчас чувствует его мать. Моя жизнь превратилась в кромешный ад из страха за другого человека и бесконечного самопоедания. А ее боль в сто крат сильнее.
Я не скажу ей и слова против, если в состоянии ее сына она обвинит меня. Потому что мне нечего будет сказать.
Поднявшись на крыльцо, я заглянула внутрь. Там царила темнота, и я подумала, что не удивилась бы, если это – очередной кошмар. Переступив порог, я замерла у входа, не в силах двинуться дальше. Сколько раз за эти пару дней я заставляла себя двигаться, что-то делать, жить в конце концов. Я так хотела, чтобы это прекратилась, но животный страх от осознания того, как все это может закончиться, заставлял думать иначе, и я снова и снова погружалась в темноту.
Ковры на полу были свернуты, скорей всего для того, чтобы Буляков, который сейчас был так нужен этой семье, мог беспрепятственно передвигаться, не принося в немного запущенный дом пыль с улицы.
Но свою обувь я все равно сняла и пошла по пыльному полу босиком. Не знаю, что конкретно заставило меня это сделать – нежелание заранее быть обнаруженной по стуку каблуков или подсознательное чувство вины перед этой семьей и уже параноидальное стремление наказать саму себя любыми способами, даже включая банальное хождение по грязному и холодному полу голыми ногами. За столь короткое время я начала сходить с ума. Мои мысли и раньше были трудными для понимания, но сейчас это стало переходить все границы.