Как можно бесшумно я подошла к комнате. Внутри слышалось тяжелое дыхание и судорожные женские всхлипы. Я невольно схватилась за сердце – вероятно, Буляков сейчас со своей семьей, а эта бедная женщина осталась наедине со своим горем.
Взяв себя в руки, я медленным шагом вошла в комнату.
Рядом с кроватью, подставив табурет как можно ближе, сидела Лидия Михайловна, крепко держа руку Виктора в своих и поднеся ее к губам. Иногда она брала лежавший рядом платок и проводила им по своими красным и заплаканным глазам. Но сколько бы бедная женщина ни вытирала слезы, щека тут же снова намокала. Ее тело немного покачивалось взад-вперед, словно она молилась. И среди вздохов и неразборчивых бормотаний я слышала имя ее сына, пропитанное сильнейшей скорбью. Когда я вошла, она даже не обратила на меня внимания. Наверняка каждый день к ним заходит по несколько человек с целью оказать какую-нибудь помощь, а кто-то уже приносит соболезнования, слова которых кромсают сердце матери.
В кресле, стоящем в углу, беспокойно дремал Гриша. Он словно не полностью погрузился в сон и ожидал любого шороха, чтобы тут же проснуться. К его переживаниям за брата присоединился страх за мать, что была сейчас так безутешна в своем горе.
Я не стала привлекать к себе внимание, а просто присела на рядом стоящий табурет, как можно тише. Желание подойти к Виктору, дотронуться до него было невероятно сильным, но я старательно его сдерживала. Отныне я буду рядом, следить за каждым его выбивающимся из ритма вдохом, каждым лишним стоном и подергиванием рук.
Все-таки матери необходимо больше времени, ей нужно выплакаться сильнее, молиться чаще. Потому что, как бы я его ни любила, их связь с матерью гораздо глубже, совершенно на другом уровне. И я это уважала и считала неправильным бесцеремонно вмешиваться.
Я обязательно посижу с Виктором так же близко, буду держать его руку и разговаривать с ним, просить не покидать меня. А сейчас я просто побуду рядом.
– Его состояние не изменилось. Ни в лучшую, ни в худшую сторону, – оказалось, Гриша проснулся от скрипа табурета, на который я села. – Будто замер. И мы вместе с ним. В ожидании хотя бы чего-нибудь.
Он говорил шепотом, чтобы не тревожить мать и не нарушать такое обманчивое спокойствие в доме. Лицо его было измучено ровно на столько, на сколько измучено было лицо Лидии Михайловны.
– Это дает некую надежду, раз состояние стабильное, – попыталась я поддержать брата Виктора и саму себя.
– Нет, – покачал парень головой. – Это похоже на затишье перед бурей.
Я очень испугалась его слов, потому что они нашли отклик в моем сердце. Как бы ни пыталась скрыть и убедить себя в обратном, я не раз смотрела на это с подобной стороны. И все вдруг показалось мне бессмысленным. Я почему-то решила, что если думаю так не одна, то в конечном итоге это и произойдет.
С такими мыслями я просидела два дня.
Каждый день в дом заходили люди, желая оказать помощь. Но я даже не помню их лиц – Гриша вел с ними дела. Приходила Люба, пыталась со мной поговорить, но я была не в состоянии это сделать и просила зайти в другой раз.
За это время Виктору не стало хуже, ровно как и лучше. Он действительно будто выпал из жизни, и в моменты, когда его тяжелое дыхание затихало, я не раз проверяла, бьется ли его сердце. В теле еще теплилась жизнь, но она казалась такой призрачной и еле уловимой, что я боялась – она вот-вот покинет Виктора.
Когда его мать в бессилии начинала засыпать, Гриша укладывал ее на постель в другой комнате, и тогда я могла остаться со своим возлюбленным наедине. Я говорила ему, как сильно жду его пробуждения, хоть сама в это и не верила. Когда силы покидали и меня, я засыпала рядом с ним, крепко держа его руку в своей. А просыпалась уже в чужой кровати.
Мне казалось, это длится вечность и не имеет конца. За все это время мы с Лидией Михайловной ни разу не обмолвились. Она жила где-то в своем мире и иногда могла поговорить только с Буляковым. Все ее внимание было сосредоточено на младшем сыне.
Я помню, что где-то в этом тумане видела лица родителей – вроде бы они приходили узнать о состоянии Виктора и заодно о моем. Мама приносила достаточно еды, которой бы хватило на нас троих, но нормально ее мог отведать лишь Гриша. Наверное, только он держал себя в руках, не давая горю завладеть разумом. Мы же с Лидией Михайловной отломили лишь по куску хлеба. И то она не смогла его осилить и больше половины положила подле себя. Там этот кусок и засох.