Епископ сидел неподвижно, с закрытыми глазами. Его бледное, спокойное лицо ничего не говорило.
– Евангелие говорит, – начал он. – «Слышали вы, это сказано старым: не убий, а кто убьет, тот повинен суду». Ты говоришь, что язычник был только презренным червем? А что же ты такое перед величием Бога, Который повелевает солнцем, землею и звездами? Что такое твоя сила, твоя молодость, твой сан перед лицом Предвечного Творца? Удар меча, копья или метко направленная стрела сломят твою гордыню, и будешь ты слабее и ничтожнее бессловесного младенца. Как солдат, ты должен знать свою слабость человека. Смерть на твоих глазах пожирала самых отважных, бросала под копыта лошадей самых могущественных, издеваясь над пурпуром прославленных вождей и монархов. Ты говоришь, что этот язычник родился для того, чтобы его раздавила нога храброго мужа? Разве ты сотворил его, ты вдохнул душу в его тело, ты послал его на землю? Откуда ты мог знать, что наш Господь Иисус Христос хотел внезапной смерти этого римлянина. Милосердный Бог не желает гибели самых закоренелых грешников и радуется обращению и покаянию даже отцеубийц. Тяжело провинился перед Господом тот, кто воспрепятствовал падшей душе вознестись с покаянием к Вечному Свету и омыться в Его всеочищающем пламени. Ты же совершил больше, лишив истинной, вечной жизни того несчастного, отняв у него время, чтобы креститься во имя Отца и Сына и Святого Духа.
Фабриций жадно поглощал слова Амвросия. Но не все, что говорил епископ, убеждало его сердце, которое преклонялось только перед силой, отвагой и смелостью и презирало слабость. Неужели язычник мог сравняться перед Богом с ним, неустрашимым последователем истинной веры? Этот негодяй не рискнул бы своей жизнью для Христа, а Фабриций только глубже надвинул бы шлем на глаза и пошел бы за голосом своего Господа в огонь, на дно моря, в ад – всюду, куда бы ему ни приказал идти Творец мира.
Ему было понятно только одно: римлянин мог бы принадлежать к пастве Христовой и потому имел право на снисходительность, может быть, единоверца. Он мог подвергнуть его заключению, отдать под стражу Теодориха, замкнуть его зловредные уста… А он убил его и лишил возможности обратиться к Господу, примириться с Богом.
Фабриций поцеловал руку епископа и проговорил с сокрушением:
– Я тяжко согрешил, святой отец. Скажи, что я должен сделать, чтобы умилостивить Доброго Пастыря?
– Тяжко твое прегрешение, – отвечал Амвросий, – но милосердие нашего Господа, Который простил разбойника и блудницу, Который снисходит ко всякой людской слабости, простит и тебя, если ты искупишь грех. Ты согрешил по своей вспыльчивости и своеволию и должен искупить грех смирением и покорностью. Ты возложишь на себя одежду кающегося и в течение десяти дней на паперти Медиоланского храма будешь просить верных молиться о тебе. В течение других десяти дней ты будешь исполнять обязанности сторожа в моей больнице, не избегая самой унизительной службы. Потом ты на месяц удалишься в пустынь благочестивого Фомы, близ Коменского озера, и будешь там, в лесной тишине, в голоде и лишениях, вдали от соблазнов мира, размышлять о таинствах нашей веры. Смирение, покорность, телесные лишения и молитва остудят твою вспыльчивость и приблизят твою дикую душу к Христу. Страдая сам, ты познаешь страдания других и научишься обуздывать свою неукротимость.
Амвросий все это время пытливо следил за впечатлением, какое его слова произведут на Фабриция.
По мере того как он говорил, в глазах воеводы мало-помалу угасал ясный огонь радости. На его чело ложилась грустная тень разочарования.
Неукротимый воин, презирающий чернь, видимо, не ожидал такого тяжелого наказания. Оказаться в руках плебеев, умолять первого попавшегося нищего о молитве и милосердии, служить в больнице вместе с невольниками…
– Сжалься надо мной, святой отец! – умолял Фабриций, обнимая колени епископа. – Жизнь бездельника, которого я убил, не стоит одного часа моей жизни. Прикажи мне отдать половину моего состояния убогим – я исполню это без колебания; прикажи мне поститься, бичевать себя, молиться целый год – я без ропота подчинюсь твоей воле. Только не унижай так мою гордость.
Епископ положил руку на голову Фабриция и ответил ласковым голосом:
– Вспыльчивость и надменность искупаются только смирением и покорностью. Не противься, сын мой. Не для того, чтобы унизить тебя, я налагаю на твою воинскую гордость такое унизительное покаяние. Я хочу тебя отвратить от пути, ведущего к сатане, и научить служению Богу. Победи в себе злобу этого мира, и только тогда ты поймешь неиссякаемую благость учения нашего Господа Иисуса Христа. Ведь и Он претерпевал унижение в земной жизни, и хотя мог призвать на помощь Отца Своего Небесного, но без жалоб испил горькую чашу. Будь покорным сыном Христа, Которого ты любишь, ибо ты любишь Бога благости и милосердия. Епископ Сириций писал мне, что ты неустрашимый исповедник нашего Господа.