– Твое доброе сердце жалело бы и невольника, если б парки внезапно перерезали нить его жизни. Я не о том прошу тебя. Позволь мне в тяжелые минуты утешать себя надеждой на твою любовь. Может, мои глаза видят тебя в последний раз…
– Возвращайся счастливо, – перебила его быстро Порция, побледнев. – Я буду молиться Марсу, чтобы он защищал тебя своим щитом.
Констанций взял руку Порции.
– Я буду сражаться за твой и мой очаг, за наш очаг, – радостно сказал он, – я буду…
В это время раздались звуки рогов. Префект лагеря созывал войска в шеренги.
– Да осветит молния Юпитера твой путь, – проговорила Порция.
– А если бы галилеяне поломали мне кости? – спросил Галерий.
– Раны, полученные в защите отечества, еще более украшают мужа в глазах римлянки.
Сигнал прозвучал во второй раз.
– Готовы, готовы! – кричали солдаты.
– Не забывай обо мне, – попросил Констанций.
Он прижал руку Порции к губам, сердечно обнял Юлию и вскочил на лошадь.
Рога зазвучали в третий раз; первые отряды регулярной конницы уже выходили из главных ворот лагеря.
Когда передовой отряд войска показался на улицах города, его встретила буря рукоплесканий. Народ плечом к плечу толпился на тротуарах вдоль домов, украшенных венками из дубовых листьев.
Солдаты, воодушевленные, упоенные радостными кликами, поднимали головы, гордые, уверенные в своей силе.
– В Константинополь! – ревел римский народ.
– В Константинополь! – отвечало войско. – Привезите нам голову Феодосия!
– Привезем, привезем!
В эту минуту среди язычников не было никого, кто сомневался бы в победе старых богов. Давно уже Рим не видел столько вооруженных людей.
За конницей шла часть регулярной пехоты, пращники, лучники, копейщики, легионы охотников со знаменами своих провинций, а сзади следовали полевые и осадные машины.
Дети Италии так весело, так бодро, с таким огнем в глазах оставляли «священный и Вечный город», что казалось, они возвращаются с триумфом с победоносной войны.
Ничто не устоит против нашего мужества, говорили их гордые движения и вызывающие взгляды.
Ничто не устоит против их силы, подтверждали радостные улыбки римлян.
Флавиан вел в бой пятьдесят легионов.
Правда, то не были легионы времен республики и первой Империи, заключавшие в себе по нескольку тысяч человек, – огромные полчища, закованные в железо, с виду тяжелые, а на самом деле ловкие, легкие, снабженные всем, что требовала война. Опасение самодержавных императоров, которое отделило военную власть от гражданской, отняло у них конницу, отрезало фланги, разбило на мелкие отряды и разбросало по городам, чтобы лишить знаменитых вождей и честолюбивых наместников возможности быстро собрать воедино большую военную силу.
Легион в четвертом столетии не превышал тысячи мечей и, несмотря на то, шел значительно медленнее, чем прежде, потому что его движения связывал обоз, незнакомый творцам величия Рима.
Изленившийся солдат уже не нес на себе провиант, топоры, котлы, лопаты и метательные снаряды. Ранцы и узлы, даже наиболее тяжелое вооружение за ним везли мулы и лошади; даже и палатки расставляла прислуга; для обнесения лагеря валом также требовались особые люди. Хвост, тянувшийся за легионом и состоявший из рабов, прачек, торговцев и маркитанток, был длиннее самого войска.
Из Рима выходило не более пятидесяти тысяч солдат, а шествие производило такое впечатление, как будто половина Италии двинулась против Феодосия.
Солнце уже высоко стояло на небе, когда последний регулярный легион, составляющий арьергард, оставил город.
День был жаркий. Ни малейшее дуновение ветерка не обвевало солдат, со лба которых катился обильный пот.
Пока на войско с обеих сторон Фламинской дороги смотрели виллы предместья, так же украшенные и шумные, как и дома столицы, дети Италии шли без команды и в строевом порядке. В особенности охотники не изменяли своей горделивой позы.
Но когда жилища стали реже, когда любопытных стало попадаться меньше, потребовались понукания трибунов и сотников.
Солдаты перекинули шлемы через плечо, расстегнули латы, заслонили головы плащами и шли врассыпную.
Окрики начальников, все более и более гневные и отрывистые, увеличивались с каждой минутой. Охотники, обливающиеся потом, покрытые пылью, останавливались, чтобы вздохнуть свободнее. То тот, то другой снимал латы и отдавал их рабам.
– Равняйся, равняйся! – раздавалось повсюду.
Солдаты с тоской смотрели на солнце.
Оно едва только перешло на вторую половину небесного свода и было так ярко, что ослепляло человеческое зрение, и так горячо, что даже листья придорожных деревьев свернулись от жары. Даже вода в ручьях, казалось, текла тише и ленивее, чем обыкновенно.