Таким образом и «правительствующий» сенат, и «святейший» синод были уже в начале царствования Александра лишены всякой самостоятельности и приведены в совершенное подчинение воле монаршей.
Светский шалопай из гвардейских офицеров довольно скоро проникся религиозными интересами и стал в этом направлении усердствовать даже чересчур, так что впоследствии, когда фанатическая религиозность обуяла и Александра, Голицын был его верным наперстником. И на этом пути он даже опережал Александра в блужданиях его мятущейся души по темным извилинам мистицизма. /34/
6. Александр и Наполеон
Внешняя политика — эта та сфера, в которой Александр I ярче и полнее всего проявлял свою личную инициативу.
При старании написать портрет и дать характеристику лица с таким положением, как русский царь или вообще владыка обширного государства, приходится преодолевать многие особые условия.
Приходится преодолеть и обманы исторической перспективы, умерить блеск искусственных ореолов и соблазны тех преувеличений, которые искажают все размеры.
Ношение круглых шляп, панталон и фраков, появившихся чуть ли не на второй день после смерти Павла, казались многим, и вполне искренне, началом новой эры и радостным сиянием взошедшей свободы.
Самые обыкновенные для обыкновенного человека проявления простого здравого смысла, когда их проявляет монарх, не только официально прославляются, как необыкновенная глубочайшая мудрость, но зачастую и в сферах неофициальных принимаются, как нечто исключительное, как признак ума и души необыкновенной.
Точно монархи должны говорить только глупости, — делать только бестактности, проявлять только жестокость. А если царь или король скажет умное слово, обнаружит такт или уклонится от ненужной жестокости, то это считается чуть ли не чудом, божьим даром, достойным особого прославления. /35/
Александр I был именно таким чудом, и прозван за это «благословенным».
Он иногда говорил умно и дельно, правда, почти не претворяя этих слов в дело, он бывал обаятелен в личных отношениях.
Много ли, однако, выиграла от этого Россия?
Впрочем, России-то Александр и не знал, да, пожалуй, и знать не хотел. Подобно бабушке своей, он был актером, но играл он, главным образом, не для России, а для Европы.
— Что скажет Европа? — этот вопрос занимал его прежде всего.
— Что скажет Россия? — этот вопрос не был для него ни так ясен, ни так прост, ни так интересен.
Что такое Россия?
Александр знал русское дворянство, преимущественно высший слой его. Он и не любил его, и презирал.
Александр близко видел знать, пресмыкавшуюся перед фаворитами Екатерины, он видел и знал все ее низкопоклонство, он видел слишком много примеров подлости, продажности, отвратительного холопства, он знал, как она, эта знать, обворовывала и грабила несчастную страну. Наконец, он знал, что эти знатные холопы путем военного заговора возвели на престол его бабушку, помогли ей убить деда и убили отца.
Эту «Россию» придворных фаворитов и их приспешников Александр хорошо знал, но ни любить ее, ни уважать, ни доверять ей, конечно, не мог.
Третьего сословия почти не было еще на Руси, а купцы считались сословием мошенников. А дальше была крестьянская и рабочая крепостная масса, люди, которых можно было покупать, продавать и выменивать на собак, да, напялив на них солдатские мундиры, забивать палками.
К этой темной массе коронованный эстет мог относиться только с истинно барской брезгливостью, а в лучшем случае с обидной жалостью, не лишенной того же чувства брезгливости. Было даже как-то /36/ неловко перед Европой, что ему приходится царствовать над такой массой «полудиких рабов».
Интереснее всего было удивлять всех вольнолюбивыми планами о преобразованиях, рядиться в либерализм англо-французского фасона и заниматься царственным спортом. Этот царственный спорт заключался в той игре в солдатики, страсть к которой Александр унаследовал от отца, в этой парадомании и в более тонкой и сложной игре дипломатической на европейской шахматной доске, так как тут можно было рисоваться перед Европой и попутно осуществлять свои родовые немецкие симпатии.
Все же Александр был почти чистокровный немец и Романовым назывался облыжно, как и все послепетровские цари.
Только по неизбывной иронии истории вышло так, что этот немец стал героем «отечественной войны».
Во дни Александра дипломатия, еще больше, чем в наши дни, была сплошным мошенничеством.