Д. А. Толстой пользовался полным и безусловным доверием царя: этот министр народного просвещения был в своем роде Аракчеевым второго Александра.
Новый гимназический устав должен был, по мысли Толстого, настоятельно одурманивать учеников тонкостями грамматического классицизма, чтобы они стали невосприимчивыми к крамоле. Изучение греческого и латинского языков введено было в ущерб всем прочим предметам и даже в ущерб родному языку.
Даже в Государственном совете проект толстовского устава вызвал разногласие, и 29 членов против 19 высказались против него и, главное, против совершенного закрытия доступа в университеты для учеников реальных училищ.
Но Александр, питая к графу Толстому неограниченное доверие и вполне полагаясь на него — так свидетельствует его панегирист Татищев, — повелел: «Исполнить по мнению 19 членов, то есть меньшинства».
В толстовских гимназиях водворился мертвящий дух казенной регламентации и бездушного формализма, дух, родственный духу аракчеевских военных поселений. Родители, домашний быт, все живое, органическое — все это считалось помехой казенному воспитанию. От учителей требовались прежде всего благонадежность, исполнительность, благоговейное отношение к форме, субординация, чинопочитание.
Молчалины от педагогики быстро приспособились и превратились в Передоновых, в типичных «людей в футлярах». Но учителей классических языков на Руси не хватало. И призваны были володеть гимназиями русскими чехи. Чехи эти обыкновенно русского языка не знали и не понимали. Они понимали только, что от них требуется педагогическая неукоснительность и беспощадная твердость.
И началась эпоха непристойных педагогических анекдотов.
Д. А. Толстого и его систему горячо поддерживали в газете «Московские ведомости» Катков и Леонтьев.
Газета свирепо боролась с департаментским либерализмом, обличала неблагонадежность «тайных советников», и когда за резкий тон получила предостережение, то отказалась его напечатать.
Катков пригрозил прекращением своей редакторской деятельности, а царь, будучи в то время в Москве, принял Каткова лично и, отечески пожурив его за резкость тона, отменил распоряжение министра о предостережении и ободрил Каткова, благословив его на дальнейшую оппозицию реформам. Царь не забыл, что во время усмирения Польши, вызвавшего некоторые международные осложнения, Катков проявил самый свирепый национализм.
После этого Катков обнаглел до того, что стал в положение полуказенного журнального опричника. В сказке Щедрина «Разговор свиньи с правдой» прекрасно изображены стиль и тон катковской, Высочайше одобренной, публицистики.
А неотвратимая диалектика истории делала свое дело. Реформы продолжались.
Александр II, хотя и не обладал внешней военной выправкой своего родителя, все же был страстным любителем царственной игры в солдатики.
Захлебывающийся от восторга и умиления перед Александром II, историк его, Татищев, свидетельствует:
«В царственной деятельности Александра II, из всех отраслей государственного управления, развитие и совершенствование сухопутных и морских сил империи занимают едва ли не первое место. Верховный вождь относился к армии и флоту, как к любимым своим детищам; им посвящал он значительную часть своего времени, трудов и забот. Военные занятия и упражнения служили для него самого как бы отдыхом и развлечением. Воскресный развод в манеже зимою, летом — лагерный сбор в Красном Селе, постоянные объезды войск, расположенных в разных местностях империи, учебные смотры, парады, маневры наполняли, так сказать, жизнь государя».
Несмотря на официальное миролюбие Александра II, за все почти время его царствования военные действия не прекращались. Николай никак не мог кончить завоевания Кавказа. Александру этого удалось достигнуть только в 1864 году.
На Дальнем Востоке также расширялась, и очень значительно, территория России, присоединены Амурская область, Уссурийский край, и Россия получила свободный выход к Тихому океану. Но тут расширение достигалось, главным образом, дипломатическим путем.
Иначе обстояло дело в Средней Азии. После завоевания Кавказа продвижение на юг продолжалось, и мало-помалу был завоеван и присоединен к России обширный край с государствами и городами Хивой и Бухарой, Ташкентом и др.
В завоеванный край устремились во множестве любители легкой наживы и вольного обращения с туземцами. Русская «культура» водворялась такими людьми и такими приемами, что слово «ташкентец» скоро стало нарицательным и означало проходимца, на все способного, но ни к чему непригодного, ни перед чем не останавливающегося.
Не нашедшие применения своей бездарности дворянские сынки, слишком явно проворовавшиеся полицейские в отставке, офицеры, вынужденные оставить службу за разные слишком неблаговидные поступки, Чичиковы, потерпевшие по службе, Ноздревы, слишком явно изобличенные в шулерстве, — все это жадной толпой устремлялось то в покоренную Польшу в качестве обрусителей, то в завоеванный Ташкент в качестве цивилизаторов. Все они получали казенные прогоны и прерогативы власти, ибо они демонстрировали свои «русские чувства», преданность всякому начальству и безоглядную готовность на все, что ни прикажут.
Кавказ и Средняя Азия поглощали огромные средства и пока что ничего не давали.
А во внешней политике пока все шло не очень гладко. Назревали осложнения на Ближнем Востоке. Пруссия успела ограбить Данию, разбить Австрию и, наступив на горло побежденной наполеоновской Франции, превратиться в грозную, объединенную Германскую империю.
Эти войны внесли много нового и в организацию армии, и в дело вооружения и снаряжения. Россия во всем этом сильно отстала.
Среди пестрой компании людей, окружавших Александра, оказался и такой выдающийся организатор, как военный министр Д. А. Милютин.
Д. А. Милютин был счастливее своего брата Н. А. Ему удалось не только разработать новый устав о воинской повинности в том прогрессивном духе, каким он был проникнут, и отстоять его начала от реакционных поползновений таких мракобесов, как Д. А. Толстой, но ему удалось и самому ввести этот закон в жизнь.
Н. А. Милютин, как известно, уже через пять недель после 19 февраля 1861 года должен был уйти, и дело проведения крестьянского освобождения попало в руки врагов реформы.
Д. А. Милютин получил в январе 1874 года рескрипт, в котором царь предлагал министру приводить закон в исполнение «в том же духе, в каком он составлен».
Этот рескрипт особенно любопытен в том отношении, что доказывает, как ясно Александр отдавал себе отчет, в каком духе были проведены в жизнь другие реформы. Очевидно, что реформы искажались при сознательном попустительстве царя.
ГЛАВА 5
Внешняя политика
От рек и озер к морям, от моря к океану, от океана к безграничному воздушному пространству, к тому пространству, которое, естественно, отрицает какие бы то ни было естественные границы междугосударственные и стихийно ведет к торжеству Интернационала.
В этом стихийном движении человеческой цивилизации Россия была страной самой отсталой.
До XVII века Россия пребывала еще в фазисе речной культуры, в том фазисе, из которого Европа вышла в самом начале своей истории. Жизненная мощь России сказалась в тех судорожных усилиях, которые она, начиная с Петра, являвшегося слишком ярким выразителем этой исторической судороги, делала для того, чтобы дорваться до моря и затем до океана.
Кормилица Волга-матушка, многоводная Кама, Тихий Дон, красавец Днепр перестали соответствовать росту России. Особенно по мере того, как все увеличивались сношения со странами заморскими. Надо было и России стать страной приморской. Отсюда и неудержимая тяга к Балтийскому морю, и передвижение столицы с берегов Москвы-реки на устье Невы, к Финскому заливу. Отсюда и вся ближневосточная, а затем и дальневосточная политика.
Жертвами этой стихийной тяги огромного русского материка к морю поочередно становились эсты, ливонцы, латыши, финны, кавказские горцы, крымские татары, турки, и, конечно, независимость всех этих новых государств, опоясавших ныне Россию со стороны Балтийского моря, а отчасти и Черного, не имела бы ни малейших шансов прочности и долговечности, если бы в истории человечества не совершился этот переход от морского и океанического периода культуры к воздушному и параллельно с этим от национализма к интернационализму. Только по исторической слепоте, да и по новости и непривычности своего положения все эти новые маленькие государства думают обеспечить свое существование развитием националистического шовинизма, военными соглашениями и т. п.