Даже Иван Грозный был одним из образованнейших людей своего времени, и в его политике, даже в его опричнине, в его кровавой и жестокой борьбе с боярством, было много исторического смысла.
Петр I, Екатерина II были выдающимися людьми своего времени, Александр I был тоже человеком незаурядным, но при нем Россия уже стала перерастать своих царей. При нем уже был Пушкин, были декабристы.
Николай I уже сильно отстал от России, от ее более культурного слоя. Наряду с людьми сороковых годов, среди которых были Герцен, Бакунин, Огарев, Белинский, Грановский, Ив. Тургенев, Достоевский, — Николай I, этот казарменный, жандармский царь, уже был анахронизмом.
Александр II сильно отстал от общего уровня шестидесятников еще в лучшие свои годы, а потом он даже не мог плестись в хвосте исторического движения.
Александр III опять был живым анахронизмом. Он и по уму, и по образованию, и по всей своей психике стоял ниже среднеобразованного и среднекультурного русского человека.
Николай II, с его скудным образованием, грубым и темным суеверием, стоял в умственном и культурном отношении ниже среднего русского обывателя.
В нем несоответствие царизма среднему уровню русской культуры сказалось с убийственной наглядностью.
Царизм уж не имел ни малейшего — ни культурного, ни текущего исторического, ни психического и морального — оправдания. Это был труп, который отравлял все вокруг, и который привлекал к себе все мертвое, заживо разлагающееся. Престол стал язвой, которая отравляла весь организм страны. И понадобилось решительное хирургическое вмешательство.
Постепенное падение изжившего себя царизма можно проследить даже на улицах и площадях резиденции.
В постройках Петра I есть большой размах, есть революционный порыв.
Есть значительность и в памятниках времен Елизаветы. Блеском и роскошью отличаются создания Екатерины II.
Великие исторические переживания эпохи Александра I сказались в величавых созданиях русского ампира, в зданиях Главного штаба, в грандиозных ансамблях Сената и Синода, здании Адмиралтейства, в величественных творениях гениального Росси — Александрийском театре, Театральной улице, Публичной библиотеке и пр.
При Николае величественный ампир становится сухим, скучным и казарменным, но в нем все еще есть сила.
При Александре II — казенное строительство уже иссякает, впадая в ничтожество при Александре III и в невыносимую пошлость и вульгарность при Николае II.
То же и в обстановке дворцов.
Александр I живет в роскоши величественного ампира. Николай строит много, правда, уже похуже, но сам еще пользуется богатым наследием былого величия.
Дальше все хуже, а при Александре II и Николае II цари, даже в отношении внешней культуры, даже в эстетическом обиходе своей жизни, при огромности своих средств, уже отстают от многих частных людей.
Площади украшаются вульгарнейшими памятниками каких-то некультурных ремесленников.
Обстановка собственного жилья Николая II напоминает обстановку разбогатевшего банкира, не очень культурного и лишенного художественного вкуса.
А ведь тут, в области эстетики, двор когда-то задавал тон. Для него строили Растрелли, Росси, Гваренги, Старов и др. Работали художники Боровиковский, Лампи, Левицкий.
А в комнатах Николая II богатая мебель, картины, старинные иконы и олеографии.
Даже и тут, при неограниченных средствах, при неисчерпаемых материальных возможностях — самая безотрадная отсталость от среднекультурного художественного уровня времени.
Впрочем, царствование Николая II представляет одно единственное художественное исключение — памятник Александру III работы Паоло Трубецкого.
Но этот замечательный памятник и доказывает глубокое недомыслие Николая II.
Это огромное бронзовое недоразумение, которое, стремясь прославить, навеки посрамило, запечатлев подлинный лик коронованного тирана, этот апофеоз отсталости и застоя красноречивее и убедительнее всяких слов.
Впрочем, об Александре III еще возможны споры, как и о некоторых других Романовых. Но Николай II совершенно бесспорен, и сколько бы ни было исторических грехов на русском царизме, все же он мог закончиться не таким позором, как царствование последнего из них, он мог бы свалиться не в такую грязную яму.
Между тем Николай II не был каким-нибудь извергом, не был и злодеем. Историческая Немезида «изблевала его из уст своих, потому что он не был ни холоден, ни горяч, а только тепел», той тошнотворной теплотой, которая хуже обжигающего жара и убивающего холода. Ни одно царствование не было таким кровавым и разрушительным, как царствование этого маленького человека среднего ума, средних способностей и дряблой души.
Николай II не был хуже окружавших его. И не его вина, что ни царская мантия, ни огромная власть, ни грозный размах исторического движения не были по росту его малым способностям и мелкой душе. Да и кому они пришлись бы по росту в наши дни?
Царизм исторически пережил себя, заживо разлагался, и Николай II только запечатлел этот распад.
Он сам был обреченной жертвой исторического процесса.
Конечно, не потому погиб царизм, что так плох был Николай II, а потому, что монарх и не может быть хорош.
Царь лично может быть мудр и добродетелен, как Марк Аврелий, но все же монархизм, как и республиканские олигархии меньшинства, обречены, а власть трудовых масс в историческом процессе должна изжить самую необходимость принудительной власти и на этом пути вывести человечество из царства насилия в царство свободы.
Русский царизм мог бы еще, путем конституции и парламентаризма, связать свою судьбу с судьбой буржуазии и таким путем пытаться продлить свою агонию. Но и это не спасло бы его, потому что он давно изжил свое историческое оправдание, если он когда-либо и имел его.
Разложение царизма не зависело отличных качеств его носителей. В историческом процессе, как и во всех жизненных процессах, все омертвевшее разлагается либо засыхает, деревенеет, каменеет и сметается с пути процессом строения новой жизни…
ГЛАВА 11
Великие князья
После Павла семья так называемых Романовых плодилась и множилась. При Александре III это размножение приняло столь угрожающие для государственного бюджета размеры, что пришлось подумать о сокращении. Конечно, не о сокращении рождаемости в великокняжеском племени, а о некотором сокращении их прав на мужицкую мошну. Издано было новое положение об императорской фамилии.
Очень пагубной оказалась фамусовская традиция «порадеть родному человечку».
Царские братья, дядья и племянники получили весьма видные и весьма ответственные назначения. Но именно ответственности-то они по своему положению царской родни не подлежали.
Образования эти родственники, по обыкновению, бывали весьма скудного, знания России у них естественно не предполагалось, дисциплины служебной, государственной они органически для себя не признавали и не было на них ни суда, ни расправы.
Вся орава великих князей была новейшей высокопоставленной опричниной, с которой ни министрам, ни вообще правившей бюрократии, ни тем более населению никакой справы не было.
К тому же, так как у них у всех были «царственные» аппетиты и никаких «законных» миллионов им не хватало, то они все безудержно воровали.
Николай Николаевич-старший, в качестве главнокомандующего в турецкой войне 1877–1878 годов, настолько скомпрометировал себя в махинациях аферистов-поставщиков, которые разували народ и морили голодом победоносное русское воинство, раздувая невероятные цены на поставки, что начавшееся было судебное дело против мародеров пришлось замять, дабы не судить заодно с интендантами и поставщиками самого великого князя главнокомандующего.
Михаил Николаевич, бывший наместником Кавказа, воровал там и присваивал великокняжеские имения со всякими естественными богатствами.
Владимир Николаевич вечно нуждался в деньгах, был всегда в долгах и открыл себе хороший источник доходов, когда на месте «убиения» Александра II стали строить грандиозный храм Воскресения.