Деньги на постройку собирали очень долго по всей России, усиленно призывали весь русский народ к жертвам в память «царя освободителя». Председателем строительного комитета был Владимир, и он и жена его, Мария Павловна, весело и фривольно покучивавшая с французскими актерами, тащили из денег, стекавшихся на увековечение памяти Александра II, сколько только могли.
Храм строился очень долго, и многие годы тянулись хищения их высочеств, о чем знали все.
Какой-то секретарь попал даже под суд, ибо, глядя на великого князя, тащили все, кто во что горазд, по подсудимый — стрелочник, предъявил суду записочки Марии Павловны с требованиями о выдаче разных сумм, и дело пришлось скомкать.
Артиллерией ведал Сергей Михайлович, и ничего хорошего, кроме воровства, от этого не получилось.
Флотом ведал Алексей Михайлович, и тут воровство было прямо сказочное. Уворовывали целые броненосцы, которые волшебно превращались в умопомрачительные бриллианты, сверкавшие на всяких весьма любимых высочайшим флотоводцем французских опереточных дивах.
Доходило до публичных скандалов, и одна из фавориток Алексея, артистка балета, получила прозвище: A bas l’etat — к черту государство.
Знаменитые «калоши» эскадр Рожественского и Небогатова обошлись русскому народу много дороже самых лучших английских броненосцев, и страшное поражение при Цусиме в значительной мере связано со вкусами великого князя Алексея.
Александр Михайлович тоже примазался к делам мореплавания и занимался тайными аферами. Он же являлся одним из инициаторов той злосчастной аферы с концессиями на Ялу, которая и втянула Россию в войну с Японией.
Великого князя Сергея Александровича пришлось выпроводить из Петербурга, где он слишком явно скомпрометировал себя слишком откровенными проявлениями своих гомосексуальных наклонностей.
Его назначили генерал-губернатором Москвы.
Сергей Александрович был огромный верзила, необыкновенно тупой и злобный.
Это был заядлый крепостник, и очень конфузился, что был сыном Александра II, обидевшего помещиков.
Впрочем, сам он, конечно, править был неспособен и при нем активную роль сатрапа играл знаменитый «вахмистр по воспитанию и погромщик по убеждению», генерал Трепов. А при Трепове состояли такие молодцы, как полицеймейстер Власовский и целый сонм натасканных на злобность чиновников.
В Москве была Ходынка, в Москве процвела зубатовщина и вообще был полный разгул опричнины. Главным цензором был В. Назаревский, некогда лакействовавший при Каткове, затем душивший печать, просвещавший рабочих, вовлеченных в зубатовщину, и на всякий случай бравший взятки.
Великий князь Сергей Александрович
Там же при великом князе процветал истинно русский Грингмут, прозванный Грянь-Кнут, и вообще творились чудеса.
А когда Сергей Александрович был разорван бомбой Каляева, ненавидевшие его москвичи жестоко острили, что вот, мол, в первый и единственный раз великий князь раскинул мозгами.
Своим мракобесием Сергей Александрович оказывал пагубное влияние на своего племянника Николая II.
Он усиленно толкал царя в объятия черносотенства и изуверской реакции.
Вообще вся история великих князей — это хроника скандалов всякого рода.
Были между ними люди и более приличного склада, но тех держали в черном теле, никаких влиятельных назначений им не давали и вообще с ними не считались или держали их в явной опале.
Николай Николаевич-младший занимался спиритизмом и столоверчением и, по свидетельству Витте, серьезно уверял его, что царь, даже такой, как Николай II, не человек, а нечто большее, нечто среднее между человеком и Богом. Если бы он знал Ницше и не был столь религиозен, он, вероятно, сказал бы, что Николай II — человекобог…
ГЛАВА 12
Александра Федоровна
После Екатерины Россия не знала женской политики. Жена Павла после его убийства, хотя и имела свой двор, который был в какой-то оппозиции ко двору Александра Павловича и тихой, скромной Елизаветы Алексеевны, но эта оппозиция в конце концов сводилась к внешнему представительству.
Елизавета Алексеевна тихо и скорбно прожила свой век во все бурное царствование Александра I, никем почти, и прежде всего самим Александром, незамеченная.
Не могла иметь своей политики и жена первого Николая, уже по самому характеру его.
Мария Александровна, жена второго Александра только тем и известна, что внесла в русский царский род наследственный туберкулез. О ней с любовью говорит в воспоминаньях детских лет своих Петр Кропоткин, бывший пажом. С нею «кроткий» Александр II настолько мало считался, что при ее жизни поселил в Зимнем дворце вторую свою жену Долгорукову-Юрьевскую, с которой он, после смерти Марии Александровны, формально, хотя и тайно обвенчался.
«С нею (с Марией Александровной), — рассказывает Кропоткин, — плохо обращались. Когда Александр женился на Долгоруковой-Юрьевской, ее просто третировали. Когда до Александра II дошло известие о том, что она умирает в Сан-Ремо, он боялся уже ехать туда и выписал ее. Ее привезли умирающей. Я слыхал от врачей, что на ней было грязное белье, комнаты не проветривались, не были убраны».
Конечно, ни в одной, мало-мальски культурной среднеинтеллигентской семье подобное обращение с больной было бы немыслимо…
На принцессу Дагмару, ставшую по наследству от брата женой Александра III, сначала, без достаточных оснований, возлагали какие-то надежды.
Но Александр III был человек тяжелый, суровый и строгий муж по старине, деспотический хозяин в своем доме, и при нем ни жена, ни великие князья никакой своей политики иметь не смели.
На принцессу Алису Гессенскую, которую Александр III, чувствуя приближение смерти, впопыхах сосватал своему сыну, несмотря на то, что она раньше была забракована, никто никаких надежд не возлагал. И в первые годы царствования Николая царицу как-то не замечали.
Знали только, что эта мелкопоместная немецкая принцесса, англичанка по воспитанию, внучка королевы Виктории, довольно красива, но несимпатична.
Сухая и сдержанная, скрытная и надменная, она и при дворе не нашла друзей и жила как-то одиноко и отчужденно. А жилось при русском дворе, несмотря на весь блеск, азиатскую роскошь и пышность, очень невесело.
Германский кронпринц, гостивший недолго у Николая, пришел в ужас от обстановки царской жизни.
Во время выездов, при обязательных парадах и церемониях, царь и царица так трусили и нервничали, что не могли скрыть своего перепуга от посторонних.
«Однажды, — рассказывает кронпринц, — вечером, несмотря на поздний час, я хотел зайти к царю побеседовать с ним. Каково же было мое удивление, когда в передней, из которой был ход во внутренние покои государя, я увидал на полу человек сто нижних чинов, которые расположились таким образом, чтобы никто не мог пройти мимо них. Мое неожиданное появление вызвало страшный переполох, сопровождаемый угрожающими возгласами, но когда объяснилось, кто я и зачем пришел, то все успокоилось и пришло в порядок».
Царь хотел показать кронпринцу один из исторических дворцов. Выехали в закрытом автомобиле.
«Путешествие наше, — рассказывает кронпринц, — продолжалось около четырех часов и носило невыразимо грустный характер: местность, по которой мы проезжали, казалось, была покинута населением: это объяснялось строгим приказом не выходить на улицу и даже не смотреть в окна при нашем проезде. Видны были только отряды полицейских и солдат, а кругом гробовая, подавляющая тишина. Право, так не стоило жить! Эти миллионы предосторожностей создавали невыносимую атмосферу, в которой нельзя было мало-мальски свободно дышать».