Пока мать Салли заказывала цветы, шампанское, музыкантов и угощение, а отец Салли шутливо жаловался на то, во сколько обойдется свадьба дочери, Ким и Салли были в Нью-Йорке, там, где они собирались жить после свадьбы и старались получше узнать друг друга. Как понял Ким, Салли была умной и чувствительной девушкой, однако старалась скрывать свои переживания. Ким, насколько поняла Салли, являл миру энергичное и уверенное лицо, но иногда он бывал в подавленном настроении и тогда отказывался выходить из дома или встречаться с кем-нибудь.
– Ты – единственный человек, кого я не прочь видеть в такой момент, – сказал Ким: одна из его статей была возвращена ему третий раз.
Ты можешь позволять мне видеть тебя любым, – сказала она. – Потому что я люблю тебя… всего.
– Я не стою этого. Я никогда ничего не достигну, – сказал Ким. Было три часа дня, а он все еще ходил в пижаме. Когда он хандрил, он отказывался даже бриться и одеваться.
– Не говори так! Ты сделаешь все, что захочешь – и даже больше!
– Ты действительно так думаешь? – спросил он.
– Я это знаю!
– Салли, Салли, – сказал он, обнимая девушку: ее поддержка была способна восстановить его веру в самого себя. – Я буду твоим вечным поклонником. Твоим рыцарем. Твоим покровителем. Твоим любовником. Твоим мужем. Обещаю тебе это.
– И я буду твоей любовницей, твоей женой… навсегда. Я обещаю.
Они скрепили свои обещания поцелуем, как скрепляли все свои обещания друг другу – обещания быть честными и искренними, чуткими и нежными. Была сотня обещаний, сотня поцелуев, и не было никакой причины полагать, что они не сдержат любое из них. Поцелуи возбудили у них желание близости. С самого начала это оказалось для них настолько естественным и правильным, что они не ощущали ни смущения, ни вины, ни стыда; это было так, будто земля, которая до этого находилась непонятно где, просто вернулась на свою орбиту. Когда все закончилось, Салли поцеловала его в колено, покрытое шрамами.
Это произошло в конце октября, как раз перед отъездом Кима в Париж, где он должен был сделать репортаж об ожидаемом объявлении перемирия. Сейчас же, в начале декабря, для Кима все изменилось. Салли заставила Кима закрыть глаза и ввела его в гостиную дома Уилсонов.
– Теперь можешь открыть глаза! – приказала она. В комнате буквой «П» стояли длинные столы, накрытые белыми скатертями. На них были разложены свадебные подарки, направленные по просьбе невесты не в Сен-Луис, а в Нью-Йорк. – Моя тетя Кристина из Бостона прислала серебряный соусник, а твой кузен и его жена – дюжину столовых тарелок! А вот взгляни: компаньон моего отца подарил нам серебряный канделябр прямо из Англии, из Шеффилда… – Салли продолжала перечислять подарки, лицо ее светилось счастьем. – Вот это трехъярусное блюдо – от двоюродной кузины, с которой я никогда не встречалась, а на этом столовом приборе сделана монограмма. – Салли взяла вилку и показала ее Киму. – МакКХ! Твоя монограмма! Наша монограмма.
– Это напоминает филиал магазина «Тиффани», – сказал Ким. Его слова прозвучали так странно, что заставили Салли отвлечься от впечатляющей коллекции подарков.
– Ким?
Его колени подогнулись, и, чтобы не упасть, он схватился за край стола, потянув за собой скатерть, угрожая стянуть ее совсем, а с ней – всю массу стоявших на ней подарков. Он не ответил ей. Его плечи болезненно обвисли, а голова упала на грудь, так что Салли не могла увидеть его лица.
– Ким? С тобой все в порядке?
Ким молчал. Он начал дрожать, его зубы стучали, а дыхание превратилось в конвульсивные вздохи. Он пойман в ловушку этими свадебными подарками, этим браком и будущим, которое, после пронзительных чувств, испытанных с Николь Редон в Париже, показалось ему безопасным и скучным. Он оказался в ловушке и не знал, как из' нее выбраться. С бесконечно спокойной, удаленной точки он наблюдал, как пол поплыл вверх, навстречу его лицу, а хрустальный стакан отскочил три раза от украшенного цветами ковра.
2
– Доктор говорит, что ты, по-видимому, чем-то заразился в Европе. От пищи или от воды, – сказала Салли – У тебя три дня была сильная горячка, и ты все время повторял: «подарки сделают это реальным… подарки сделают это реальным…» Что ты имел в виду?
– Эти подарки делают свадьбу реальностью, – сказал Ким. Он очень ясно вспомнил, о чем думал, когда потерял сознание.
– Свадьбу? – спросила Салли, почувствовав сейчас некоторое облегчение: горячка прошла и Ким был на пути к выздоровлению. – Ты имел в виду нашу свадьбу?
– Нашу свадьбу, – послушно повторил Ким. Он бредил два дня – два дня, которые он не мог вспомнить и которые всегда исчезали из его жизни. Он находился в своей комнате – в ней он жил еще тогда, когда был мальчиком. На стене – бело-голубой вымпел Йеля, а рядом фотографии кумиров Кима: капитана Эдди Рикен-бэкера, Карла Сандбурга, Теодора Драйзера, а также Вернона и Ирены Касл. Киму удалось вспомнить тот обморок и тот момент, как цветастый ковер поплыл ему навстречу. Когда его ранили в лесу Сен-Гобе, там была кровь и паника, и под ногами была французская земля, но ощущение было таким же: странное сочетание ужасающей беспомощности и обморочного больного удовольствия. Ему нужно запомнить это. Когда-нибудь он выразит эти ощущения в своей книге.
– Теперь тебе нужно хорошо есть и отдыхать, чтобы восстановить силы, – сказала Салли. Она находилась рядом с Кимом постоянно, прикладывая к его лбу холодные компрессы, помогая менять влажные от пота простыни, укрывая одеялами, когда он чувствовал озноб, и снимая их, когда у него начиналась лихорадка. Все время она выглядела милой, и в бессознательном состоянии Ким ощущал ее нежные пальцы и мягкий голос. – Доктор сказал, что этот грипп у тебя скоро пройдет. Тебе нужно быть хорошим пациентом и слушаться приказаний. Ты должен поправиться к нашей свадьбе. Ты должен насладиться каждой ее секундой.
– Я попытаюсь, – пообещал Ким, чувствуя себя слабым и опустошенным, и когда его веки, невыносимо тяжелые, закрылись, он не пытался этому противиться и легко позволил себе впасть в теплое, приятное состояние полудремы.
Он любил Николь… он любил и Салли, но по-другому. Если бы у него было время… если бы можно было перенести свадьбу… Ему нужно время, чтобы подумать, разобраться… он посоветуется с отцом… интересно, не пришли ли письма от Николь… и он вспомнил, что не отправил те, которые написал на борту «Белой звезды». Они по-прежнему должны лежать в кармане его шинели. Нужно отправить их… он так устал… ему так хочется спать…
– Как ты себя чувствуешь? – Это был голос отца.
– Лучше, – ответил Ким.
– Ты нас здорово напугал, – сказал Лэнсинг Хендрикс. Ему не нужно было говорить, что грипп мог привести к смертельному исходу, – мать Кима стала когда-то одной из жертв этой болезни.
– Извини, – сказал Ким. – Ты же знаешь, я это не специально. Для меня не было писем?
– Нет, – сказал его отец. – Но из всех нью-йоркских газет опять звонили, а Эс. Ай. Брэйс звонил два раза в день.
– Я не готов к свадьбе, отец, – выпалил разом Ким. – Она слишком скоро! Все случилось так быстро! Мне нужно еще время…
– Это означает, что ты напуган, – сказал Лэнсинг и с пониманием улыбнулся. – То же самое случается с каждым мужчиной. Ответственное решение, оно пугает любого. Если тебе от этого станет легче, то я могу сказать, как называется твое состояние: жениховский мандраж.