– Отец есть у каждого человека, – сказал Ким, не понимая.
– У меня его нет. Мой отец не захотел жениться на моей матери. И я ему тоже была не нужна.
– Ты знала его?
– Немного, – ответила Николь. – Я говорила правду о том, что он элегантен. Он был элегантен. Он всегда был красиво одет. Его белье всегда было таким белоснежным и свежим! Он так хорошо пахнул. Он был такой чистый. Но он не был мне отцом. Он не стал жениться на моей матери, хотя знал, какой позор навлек на нее в городишке, подобном Ларонелю. Он отказался, – сказала Николь. Потом медленно и с болью она добавила: – Он даже не дал мне свое имя.
– Что ты хочешь сказать?
– Моя мать обратилась в суд с тем, чтобы мне было дано его имя законным порядком. Больше всего я хотела получить его имя. Мое подлинное имя. Мой отец отказал мне в этом. Он нанял адвоката и выиграл дело, – закончила Николь.
– Он признал свое отцовство? – спросил Ким, не понимая, в чем именно заключалась здесь юридическая тонкость.
– Да.
– Тогда почему же он возражал против того, чтобы ты носила его имя? – В том социальном слое, в котором вырос Ким, подобное было бы невозможным.
– Деньги, – объяснила Николь. – Вопрос упирался в деньги. Он боялся, что, получи я его имя, моя мать станет требовать от него денег на мое содержание. Ты знаешь, он никогда не дал ни гроша на мое содержание. Иногда он приезжал навещать нас. Уезжая, он всякий раз обещал прислать нам денег, но никогда этого не делал. Самое интересное, что деньги меня никогда и не интересовали. Мы так или иначе выкручивались. Мне хотелось иметь его имя. Но имени-то своего он мне и не дал.
– Так вот что ты имела в виду, когда мы думали о названии для духов! Вот почему ты на меня так разозлилась, – сказал Ким, понимая сразу множество разных вещей об этой гордой женщине, которую он любил. – Ты говорила, что Редон – не настоящее имя, а я не понял, что ты имела в виду. – Николь кивнула в ответ. – Чье же это имя? – спросил Ким.
– Моя мать взяла это имя с фирменного знака фабрики на обратной стороне тарелок, которые она ежедневно подавала на стол. Она лгала всем, что была замужем, но мужа убили на Западном фронте. Беда ее была в том, что в таком маленьком городишке, как Ларонель, где все друг о друге знали всё, каждый хорошо понимал, что она лжет, – сказала Николь. – Редон! Имя с этикетки на дешевой тарелке!
Ким увидел в ее глазах боль и горечь, которые она, должно быть, чувствовала еще девочкой. И злость. Злость! На судьбу, на отца, который отказался ее признать, узаконить ее рождение и обрек на положение вечно отверженного существа. Злость на мать, которой некого было винить, кроме самой себя, но она возложила вину за свою неудавшуюся жизнь на невинное дитя.
– Имя, – сказал Ким, размышляя вслух. – Вот почему для тебя так много значил Бой Меллани. Герцог Меллани. Имя, в котором слышна история. Имя с прошлым. Имя, за которым века, которое передавалось из поколения в поколение… Законность имени.
– Законность, – повторила Николь. Ким увидел, что она заплакала. Она рыдала, вся отдавшись переживанию, в котором так давно себе отказывала. Все долго сдерживаемые чувства излились наружу – негодование, горечь, злость на ту несправедливость, которую она была вынуждена терпеть и с которой ей пришлось бороться, когда она была еще слишком молода и слишком беззащитна. Не удивительно, что ей снилось, как она проклинает отца. Этот сон сделал ее свободной. Но сон был проявлением ее злости. Слезы же – выражением ее боли и унижения.
Ким обнял ее и подумал, что на свете нет ничего, что бы он для нее ни сделал. Ким всегда восхищался храбростью, а у Николь храбрости было очень много. Она обладала моральной стойкостью и мужеством, и Ким сомневался, что он сам обладал этими качествами в той же мере. Ему было так легко вскружить голову, он был так слаб перед лестью, он был не подготовлен к тому, чтобы преодолевать препятствия. В свободном мире художников, где они вращались, никто и глазом не моргнул по поводу того, что Николь и Ким жили вместе, не регистрируя брака законным порядком. Иногда это беспокоило Кима, но для Николь их неопределенный статус был постоянным источником боли. Она чувствовала себя ниже, хуже других. И самое жестокое, что каким-то образом это было ее собственной виной.
– Ты не меньше любишь меня? – спросила она, когда слезы иссякли. – Теперь, когда ты знаешь все.
– Я люблю тебя больше, – ответил ей Ким искренне и просто, осознавая, что из всего, что он может ей дать, его имя будет для нее самым важным. – Когда мы поженимся, у тебя будет настоящее имя.
Она посмотрела и улыбнулась ему так, что у него защемило сердце.
4
Если в 1927 году Ким и Николь открыли и изучили свою любовь, то в 1928 году их любовь достигла зрелости, найдя свое выражение и в образе их жизни, и в их творчестве. Оба были людьми творческими, и никогда более не была их работа столь плодотворной.
В своем просторном кабинете с окнами на Сену Ким начал «Время и холмы». С самого замысла он знал, что это будет его самая большая книга, богатая событиями, со сложным сюжетом. Она будет рассказывать о трех поколениях двух семейств, живущих в Кении, – белом и африканском.
Ким был потрясен огромностью и красотой страны, он был поражен и восхищен героизмом народов, которые сосуществовали, боролись и выживали в ней. Он писал об их судьбе, но, вдохновленный Николь, тронутый ее незажившими душевными ранами, он писал и об их мужестве. Взяв за основу многочисленные истории, услышанные от Найджела, – а этих историй тот рассказывал великое множество вечерами, за ужином, – Ким создал мир, в котором мог без труда потеряться сам. Он работал по утрам, обедал, а после полудня перепечатывал то, что написал утром. После ванной и полдника он вместе с Николь шел на Вандомскую площадь, они вместе наслаждались радостями и волнениями, которые дарит Париж, – этот город, как никакой другой в мире, вдохновлял на творчество, предлагая своим обитателям радостную и интересную жизнь.
Ким, для которого было насущной необходимостью окружить себя толпой людей, вдруг обнаружил, что общества Николь ему больше чем достаточно. Внутреннее ощущение пустоты, его неосознанный страх перед скукой и однообразием полностью исчезли. Николь умела вдохновлять, даже подталкивать в творчестве, но могла успокоить и утешить. Она не зависела от него так, как Салли, – и сам он ощущал себя свободнее рядом с ней. Она не преклонялась перед ним, как перед божеством, и потому не была ему в тягость. Ее личность возбуждала в нем постоянный неугасающий интерес, и поэтому она не становилась сексуально однообразной. В 1928 году Ким чувствовал – впервые – полное удовлетворение и своей личной, и своей профессиональной жизнью. Только значительно позже он в полной мере сумел оценить, как много это значит. Пока Ким занимался романом, Николь шла в «Дом Редон», где продолжала разрабатывать и выпускать в свет элегантную и простую одежду, само олицетворение современности. В 1928 году в работе Николь появились совершенно новые черты: среди ее моделей возникли образцы, не имеющие себе равных по роскоши. Новое ощущение богатства стало результатом влияния двух факторов: духа времени и насыщенность эмоциональной жизни Николь.
К 1928 году опьяняющий дух изобилия, гедонизма и творческой свободы в Париже ощущался как никогда. У всех была масса идей и масса денег. Ночные клубы, балетные спектакли, театры, представления собирали множество людей, которые искали удовольствий и радостно отдавались на милость дразняще свободному и изобильному времени.
Чувственное пробуждение, которое началось для Николь в Африке, продолжилось. Она всегда стремилась контролировать свои душевные порывы, но сейчас она изменила себе. Она больше не боялась изобилия чувств – и физических, и духовных. Ее состояние немедленно отразилось и на ее работе. Николь умела выразить богатство личного мировосприятия в стиле своей одежды, как никакой другой модельер. Впервые Николь работала с мехом – она выбирала самые дорогие меха и использовала их для подкладки. Простеганный малиновый жакет, подбитый норкой, – мех лишь оторачивает горловину, борта и низ жакета. Вечерняя черная накидка, подбитая горностаем. Этот роскошный мех становился виден лишь тогда, когда женщина небрежным движением сбрасывала накидку на спинку стула в опере или ресторане. Плащ, за образец которого была взята куртка Кима, с пряжками и ремешками, удобными глубокими карманами, был подбит коричневой нутрией. Меха Редон стали сенсацией – идея Николь была взята за образец повсеместно.