– Это должно хорошо повлиять на меня, – сказал он Николь. – То, что мы вместе.
– Ты сказал так, как будто полагаешь, что это могло бы и плохо повлиять.
– Я всегда думал, что роман… может отвлечь меня от работы, – объяснил Ким. Ему все же не хотелось произносить слово «любовь». – Я думал, что мне трудно будет мыслить, что я не смогу писать связно. Но все как раз наоборот. Я сейчас пишу лучше, чем когда-либо прежде.
– У тебя бывают странные мысли, – задумчиво проговорила Николь. Она знала Кима почти три недели. Они проводили вместе целые дни, не расставаясь и ночами. Интересно, что же теперь произойдет. Она думала о будущем, об их будущем… Она ждала, что же он скажет, какой будет его следующий шаг.
Поначалу Ким представлял себе момент их расставания горько-романтическим, болезненным прощанием. Потом он забыл об этом, отдавшись бесконечному «сегодня». Но так же, как он не мог владеть чувствами, он не владел и временем. И вот наступило тяжелое утро первого декабря. Ким был тих и погружен в себя. Ему не хотелось уезжать. Он ведь ни слова не говорил об этом Николь раньше, не хотел говорить и теперь. Судьба соединила их, а необходимость разлучает.
– Ты выглядишь таким несчастным, – сказала ему при встрече Николь.
Они шли знакомой дорогой от улицы Монтань до Иль-сен-Луи. Николь уже привыкла к твидовому пиджаку Кима, наброшенному ей на плечи. Ей нравилось ощущение тепла и уюта. Она чувствовала себя защищенной и близкой к нему даже тогда, когда они не соприкасались друг с другом.
– Что-нибудь случилось?
– Нет, ничего.
Николь уже хотела сказать, что не верит ему, но он опередил ее:
– Кое-что все же случилось. Мне нужно возвращаться домой, а я не хочу. Мне нужно уехать из Парижа. Отец ждет меня домой к Рождеству. У меня кончились деньги. Я ведь первый год работаю в «Сан». Я просто умолял их дать мне работу, и они наконец наняли меня.
Теперь мне нужно ехать, а я не хочу уезжать. Я не знаю, что со мной будет, когда я расстанусь с тобой.
– Расстанешься? – повторила Николь. Она была потрясена и едва понимала, что он говорил ей. – Когда?
– Завтра.
– Завтра? – Глаза Николь стали как будто невидящими.
– Да, – сказал Ким. Он вынул из кармана билет и показал ей.
– Так ты знал об этом с самого начала? Ты все это знал!
– Да. – Ким промолчал о Салли. Он чувствовал себя жалким и ничтожным.
– И ты ничего не сказал мне! Почему ты ничего не сказал? Ты ведь знал с самого начала, что «это» у «нас»… было только на время. То, что вы, американцы, называете приключением. Ты ведь мог сказать мне! Я могла бы защитить себя! Мне следовало это знать. Почему ты позволил мне мечтать о будущем? Ты завлек меня, а теперь покидаешь… Вот так… – Янтарные глаза Николь вернулись к жизни. Они сияли темно-золотистым светом, в них были боль и гнев. – Что же ты за человек?
– Я трус, – сказал Ким, пристыженный ее обвинениями и понимающий, что оправдания ему нет. – Я верил в чудо. Я убеждал себя, что, если не говорить об этом дне, он никогда не наступит.
– Твое приключение в Париже закончилось, и теперь ты возвращаешься домой, где хорошо и уютно и где тебя ждет семья! – Она отошла подальше, стараясь не смотреть на него. – Ты уедешь, а я окажусь одна. У тебя останутся свои воспоминания, а у меня свои, и мы больше никогда не увидимся! Не так ли?
– Не надо так говорить, – сказал Ким. Голос его хрипел, в нем звучали слезы. – Даже думать так не надо.
– А что я должна думать? – спросила Николь с гневом и презрением.
– Николь! – Голос его прозвучал неожиданно властно. Он обнял ее, она сопротивлялась. Он думал, что если он крепко держит ее в руках, то она никуда не уйдет. Он понял: найдя Николь, он нашел себя. Надо ехать домой. Надо поговорить с Салли, сказать ей, что перед их свадьбой он встретил другую, полюбил… даже больше.
– Я вернусь в Париж. Я вернусь к тебе. Клянусь… Утром следующего дня они оказались в Гар-дель-Эс.
Поезд должен был довезти Кима до Гавра, где его ждал пароход до Нью-Йорка. Кондуктор объявил отправление, локомотив запыхтел, засвистел, выпуская пар. У Кима и Николь уже не осталось времени. Не было у них и слов. В молчании, как приговоренный в ожидании казни, стоял Ким на ступеньках вагона, ожидая неизбежного расставания.
– Вот, возьми! – произнес он вдруг. Он быстро снял твидовый пиджак, еще хранивший запах ее духов, и набросил его на Николь. – Это как первая бутылка шампанского: залог!.. – сказал он. Поезд тронулся, остановился, опять дернулся.
– Это моя личная гарантия. Я вернусь в Париж, к тебе…
Поезд тронулся, теперь уже уверенно набирая скорость. Он уезжал, а она оставалась одна.
Неопределенности 1910 года окончились. Америка окунулась в величайшую и самую помпезную в истории пирушку.
Фрэнсис С. Фицджеральд.
Глава вторая
1
Салли Кашман была первой, кого заметил Ким, спускаясь по трапу «Белой звезды».
– Ким! Дорогой! – Салли восторженно замахала руками, и Ким помахал ей в ответ. На ней была бобровая шуба, на холодном декабрьском воздухе ее лицо порозовело. Несколько прядей волос выбились из-под шляпки и свободно развевались на ветру. Она выглядела гораздо моложе Кима, хотя он был старше ее всего на год, и казалась очень здоровой – типичной американкой с русыми волосами и глазами небесно-голубого цвета. Едва Ким увидел Салли, она снова стала для него реальной, и он понял, почему влюбился в нее. Все было не так-то просто.
Салли держала в руках газету, но находилась слишком далеко, чтобы Ким мог прочитать заголовок, на который она указывала. Его заинтересовало, что же случилось за те восемь дней, пока «Белая звезда» пересекала Атлантику.
– Хелло! – отозвался Ким, поскольку знал, что это нравилось ей, и поскольку это нравилось и ему, он любил почувствовать себя космополитом – на словах. – Хелло, Салли, мон амур!
– Добро пожаловать домой, Ким! – Рядом с Салли стоял Лэнсинг Хендрикс, отец Кима. Он был пожилым «вариантом» Кима: тот же рост и те же изящные пропорции; те же красивые голубые глаза и утонченные черты лица. Волосы Лэнсинга Хендрикса стали совершенно седыми, в то время как у Кима волосы были темно-русыми и летом на солнце они приобретали соломенный цвет; вокруг глаз старшего Хендрикса были привлекательные волевые морщины. Лэнсинг Хендрикс хорошо выглядел для своих лет, то же самое будет с Кимом. Лэнсинг гордился Кимом, а Ким очень любил своего отца; они были больше, чем отцом и сыном, – они были лучшими друзьями.
– Отец! Хелло, отец! – крикнул Ким. Как только он окажется наедине с отцом, он расскажет ему про Николь.
– Ким, смотри! – крикнула Салли и снова показала на газету. Он все равно находился еще слишком далеко, чтобы прочитать заголовок, к тому же его внимание отвлек таможенник, проводивший досмотр его багажа. Наконец, он закончил и разрешил Киму пройти. Через секунду Ким был уже в объятиях Салли.
– Время тянулось так медленно! Я думала, что ты никогда не вернешься! – сказала она, улыбаясь сквозь слезы. – Эти часы просто ползли… и смотри, что у нас есть для тебя!
Статья Кима о еврейской женщине из местечка Фосгес была на первой полосе. Первая полоса!
– «Сан» печатала твои репортажи из Парижа на первой полосе ежедневно! – сказал Лэнсинг. – Телефон звонил непрерывно. Каждая газета хочет взять тебя на работу – у тебя во всем этом городе куча предложений. – Лицо Лэнсинга выражало радость и гордость, которые усиливались, отражаясь от лица Салли.