Фра Брне казался на целую голову ниже брата, однако, если бы Космачу сбрить усы, надуть щеки, шею, живот и, наконец, зад, он стал бы вылитым Брне.
— Бежим в дом, с ног валит! — сказал фратер и добавил уже на пороге: — Благословен Иисус!
— Во веки веков Иисус и Мария! — подхватили Космач и Хорчиха. Растерявшаяся хозяйка стала тыкаться из угла в угол, не зная, за что взяться.
— Ну, как вы? — спросил преподобный отец.
— Слава богу и пресвятой деве, неплохо! Сыты, здоровы, вот и живем помаленьку, — ответил староста Космач.
— Ну-ка, невестка, подстели суконце на стул! — приказал фра Брне.
Хорчиха постлала кусок домотканого сукна.
— Та-ак! — протянул фратер. — А теперь стяни-ка с меня сапоги и положи под ноги колоду. Та-ак! Ну и зажги свечу!
В каждом католическом доме хранится освященная в праздник сретенья восковая свеча, для отходной. Хорчиха перекрестилась и прошептала:
— Прости, господи и пресвятая богородица! — зажгла свечу и поставила ее в стакан с зерном.
Брне откинулся на спинку треногого стула, сложил руки на животе и завертел большими пальцами.
Слуга внес сумки, а Баконя седло.
— Не знаю, как быть! — проговорил Космач, почесывая затылок. — Хочешь, курицу зарежу?
— Бог с тобой! — ответил фратер. — В своем ли уме? Ведь сегодня пятница!.. Об ужине не заботься… Где остальные ребята?
— Боятся, вот и спрятались за ткацкий станок, — ответила хозяйка.
— Идите ужинать, дай вам бог здоровья! Степан, давай-ка и мы закусим. Садись и ты, Иероним, поужинаем в-месте.
Хозяйка переставила миску с пурой на пол, стол пододвинула к деверю, потом подвела к нему Заморыша, Пузана, Косую и Чернушку, чтоб облобызали кончик дядиного веревочного пояса.
Степан вынул из сумки и развернул бумажный сверток. В нем оказались три жареных форели. Затем вынул с десяток яиц, кружок сыра, пресную лепешку, вилку, нож и стакан.
Космач почесывал затылок и, казалось, думал: «Так-то поститься легче легкого!»
— Иди, Иероним, садись, — бросил фра Брне.
— Да я… как его… не… — стал было отнекиваться Космач.
— Иди, иди! Садись-ка и ты, Степан, с нами.
И все трое дружно принялись за еду. Порывы ветра то и дело хлопали наружной дверью. Завывал пес под навесом. Хорчиха перешептывалась с детьми, а Баконя, позабыв про еду, уставился разиня рот на дядю.
Баконя думал о том, как хорошо быть фратером! Как чудесно гарцевать на добром коне в сопровождении слуги, носить чистое белье, спать на мягкой перине в теплой сухой келье, есть мясо, рыбу, пить вино и кофе каждый божий день! Как приятно, когда тебя всюду привечает народ! Мужчины уже издалека снимают шапки, женщины низко кланяются! А подойдет кто — целует руку и кончик веревочного пояса!..
— Ты чего? Почему не ешь? — спросила его мать.
Баконя только замотал головой.
Вдруг распахнулась дверь, и целая ватага Ерковичей ввалилась в дом.
Впереди Шакал и Гнусавый. За ними Культяпка и Ругатель с двумя сыновьями. И наконец, пятеро Обжор: Храпун, Сопляк и трое сыновей.
Один за другим с приветствием: «Хвала Иисусу!» — приложились они к руке фратера и уселись.
— Ну как, Юра? Как, Бара? Как, Шимета? Как, Вице?.. Как вы все? — спрашивал фра Брне.
— Слава богу и пресвятой деве, здоровы, мучаемся помаленьку, — ответил за всех Шакал.
— Та-ак! — протянул фратер и снова принялся за еду.
Родственники вытащили трубки с короткими чубуками и задымили.
Насмотревшись вдоволь на фра «Квашню» (таково было прозвище Брне), их взгляды постепенно обратились вверх, где высоко над очагом висело несколько бараньих окороков и свиных грудинок. Один из сыновей Обжоры, не отрывая от них глаз, шепнул брату:
— Ты только погляди, сколько добра у этой косматой проказы!
— Эх, кабы не черепичная крыша или хотя бы дымоход пошире! — ответил тот, вздыхая.
Когда рыба была съедена, хозяин снял с полки глиняный кувшин, дунул в него и поспешно отвернулся в сторону, уклоняясь от вырвавшегося из него облака пыли. Баконя взял свечу, подошел к отцу, и оба направились к бочкам, стоявшим за ткацким станком. Свеча погасла, и Космач буркнул:
— Зажги, черт бы ее драл!
— С ума спятил, что ли, кобель! — тихо бросила Хорчиха. — Разве можно заупокойную свечу посылать к черту?
— Правильно говоришь, невестка! — громко заметил Храпун. — Грех ругать свечу, даже когда она не заупокойная, а еще больший грех оскорблять бога при детях и его преподобии.