Пакостный Жираф продолжал по вечерам собирать людей перед строящимся домом. Впрочем, они не представляли опасности. Кто они были, эти люди? Никому не ведомые загорелые мастеровые из пригорода, лица которых выражали безмерное удивление, когда Жираф рассказывал им о «констите» (как Мандалина сокращенно называла конституцию). Больше того, они поминутно снимали шапки перед судьей, комиссаром, таможенным начальником, что даже как-то развлекало гуляющих и вызывало злые шутки у аптекаря, который считал себя великим острословом. Он прозвал голытьбу — либералами, Жирафа — Мадзини, а Амруша — великим мастером Бахусова ордена.
Однако мало-помалу на площади по вечерам начали появляться писари, делопроизводители и служители канцелярии, тюремщики; поначалу они стеснялись и приходили будто из любопытства — поглядеть, как строится новое здание, но потом освоились. К ним вскоре примкнули два школьных служителя, два псаломщика и все приказчики. С ними и Амруш стал разговорчивей, и они с увлечением слушали его, так сказать, повествование о Новом Свете.
Бепо и Мандалина ликовали, слушая по вечерам желчные замечания прохаживающихся по тротуару чиновниц. Бепо умело подливал масло в огонь.
— Ей-право, посмотрите, что творится! — начинал он. — Скоро вся шантрапа станет разгуливать бок о бок с вами! О блаженная дева, до чего дошло дело!
А дело дошло до того, что однажды вечером податной инспектор, Терезин муж, открыто предложил комиссару использовать «силу данной ему власти», чтобы низшее сословие не болталось зря на площади.
— Прошли времена, когда на это можно было употребить силу власти! — заметил доктор Зането, сидевший рядом с инженером, без дам. С некоторых пор эти молодые люди уклонялись от обязанностей кавалеров.
— И наступили времена, когда всяк показывает свое подлинное лицо! — бросил начальник телеграфа, сидевший со своим коллегой почтмейстером. И тот и другой любезничали с женами друг друга.
Судья и пристав со своими супругами тотчас удалились.
Все взгляды обратились к Зането, но он спокойно, без всякой досады, произнес:
— Вы правильно заметили, господин начальник! Пришло время показать…
— Да знаем мы, что вы либерал! — прервала его Тереза, — она была с мужем, без кавалера. — Отлично знаем, но это, полагаю, не может воспрепятствовать нежным чувствам, а? Напротив, они могут заставить человека переменить и сами убеждения!
— И прежде всего женщин! — заметил инженер.
Все рассмеялись, кроме комиссара и аптекаря.
Тереза намекала на любовь Зането к дочери служителя католической школы, стройной, пышноволосой блондинке, что не являлось тайной для Розопека.
— Мало того, оставляя без внимания личные выпады, скажу больше, — продолжал Зането. — Вам кажется, господа, будто на ваших глазах в старом Розопеке рождается какой-то новый мир. И вы его боитесь. Но, уверяю вас, он существовал всегда, только ему не представлялась возможность выявиться. Угли, как говорится, тлеют под пеплом, но стоит подуть благоприятному ветру, и они вспыхивают!
— Аллегория ясна! — сказал аптекарь. — Но кто этот ветер? Уж не Амруш ли?
— Не о нем я думал и не столь я остроумен, чтобы говорить о ком-нибудь аллегориями, но, поскольку вы высмеиваете Амруша, могу сказать, что он один из тех энергичных людей, перед которыми преклоняются люди и поинтеллигентнее вас, господин фармацевт!
Фармацевт хотел было вскочить, но комиссар предостерег его движением руки.
— Значит, так, доктор? — проговорил комиссар, и голос его дрогнул. — Значит, вы становитесь демагогом?
— Нехорошо! Нехорошо! — проворчал старый городской врач, коллега Зането.
— Милостивый государь, я не демагог, а свободный человек и говорю то, что думаю! — крикнул Зането.
Вмешались и другие, в первую голову дамы, желая предупредить возможную ссору.
Однако можно было с уверенностью сказать, что с той минуты и раздор, наподобие дома Амруша, раздувался «на всех парах».
За три дня до праздника святого Антония, после очередной, пятой в этом году, католической литии, каноник и капеллан с удивлением отметили, что торжественное шествие по сравнению с прежними сократилось примерно на треть. А чиновники удивились еще больше, обратив внимание на то, что во время вечерней прогулки к известным уже приятелям Амруша примкнули Зането, инженер, оба учителя, четыре писаря и торговая молодежь, которая до сих пор только допускалась в «Австрию».
И вдруг у всех открылись глаза: каждый понял, что «из покрытых пеплом углей вырвалось пламя», что Зането и есть тот самый «благоприятный ветер», что наступают времена, когда старое деление на касты и веры исчезнет и его заменят две партии: либеральная и консервативная. Люди почувствовали, что столкновение буйной нови со старым укладом, может быть немного и прогнившим, но крепко сколоченным, будет страшным!