Когда взоры офицеров еще раз обратились к Фанике и майор, взяв ее за подбородок, заговорил с ней по-немецки, Амруш добавил:
— Вот ради вас и девочку взял, чтобы… чтобы в кафане кто-нибудь говорил по-вашему. Если же она не управится (потому, я полагаю, станут приходить и унтер-офицеры), подыщу еще одну.
— Да ведь он просто очаровательный человек, этот американец! — заметил один из молодых офицеров.
— Да, настоящий американец!
— Можно ли было ожидать что-нибудь подобное в Розопеке!
А попробовав пиво, все согласились с тем, что Амрушу следует поставить памятник еще при жизни.
После сиесты в «Новом Свете» зашумели пуще прежнего, либералы явились со своими дамами, вслед за офицерами, прибыли и унтер-офицеры. При всем том, несмотря на жару, по бильярду непрестанно катались шары и время от времени гремела музыка.
Тем временем в Беповой кафане играли в бришкулу. Играли единственно из уважения к заведенному обычаю, никто не обращал внимания ни на подаваемые знаки, ни на ошибки. Комиссар, прислушиваясь к щелканью шаров, вздохнул раза три и признался, что ему вспомнились веселые годы учения, хоть сейчас уже не до этого. Аптекарь с уловками дипломата намекнул, что в конце концов и они могут приобрести бильярд. Никто не поддержал его. Старый городской врач принялся доказывать, что нет ничего вреднее пива, что от него будто кишки обрастают салом. Податной инспектор уверял, что люди, пьющие пиво, теряют чувство меры, что нет человека, который мог бы ограничить себя двумя кружками в день. Бепо пытался шутить, скрывая дурное настроение, но когда кто-то из молодых людей приподнял занавеску, старик вскипел и предложил ему отправиться к фармазонам.
Земляки Амруша, по горло сытые и вдребезги пьяные, ушли под вечер. Потом снова начались танцы вокруг бильярда, с той только разницей, что либералы танцевали не с кельнершами, а со своими дамами. Впереди всех доктор Зането со своей белокурой красавицей.
В тот вечер гулянье на площади не состоялось — беповцы отправились размять ноги в пригород. Это чрезвычайное происшествие отчетливо обозначило перелом в жизни Розопека, Вернувшись, беповцы уселись за столики на тротуаре, но уже не спинами к «Новому Свету», чтобы не обидеть военных.
Когда в крепости протрубила труба, консерваторы разошлись по домам и затворили ставни, чтобы их потом не упрекнули, что они слушали оркестр либералов. А Бахус принялся запускать огненных змеев; они взвивались высоко над серыми стенами старого Розопека, разнося по далеким окрестностям весть об открытии «Нового Света».
Капитаны на своих террасах по-прежнему высмеивали беповцев и амрушевцев, но когда после трубы вспыхнул фейерверк и еще громче загремела музыка, они засиделись дольше обычного, невольно вспоминая молодость и кафешантаны в портах Ливорно, Марселя, Лиона…
Капитан Лазар, прощаясь с соседом, крикнул:
— Доброй ночи, капитан Марко! Итак, народ получил равноправие! Значит, не осталось больше, братец мой, спокойного угла в Приморье! Ну и Амруш, убей его бог! Спокойной ночи!
Грузный Амруш, без шапки, с засученными рукавами, опершись о дверной косяк кафаны, с удовлетворением оглядывал свое «войско» (так он называл завсегдатаев) и наблюдал за Мичаном и Фаникой. Его причуды знал уже каждый: терпеть не может священников любой веры; ругается только по-английски; почитает людей в зависимости от того, сколько они «стоят»; с удовольствием «лупцует» Мичана, но не при посторонних, а вечером, когда закроется кафана. Кроме того, Амруш не выносил собак, но не давал сердцу воли, не желая даже в этом уподобляться Бепо. Стоило Амрушу опустить глаза и поглядеть, как псы валяются под столами, он хмурился, взгляд его невольно искал подходящий камень. Собаки словно бы все понимали, потому что всегда пристраивались подальше от его ног, а если какая из них и посматривала на него, то, казалось, говорила: «Можешь нас ненавидеть, сколько влезет, только не бей, как тот трутень, что напротив тебя!» Не любил Амруш и уличных мальчишек, однако по вышеуказанной причине позволял им собираться под шелковицей. Когда кто-либо из посетителей бросал окурок, налетала стайка неоперившихся юнцов и устраивала из-за него свалку. Амруш бормотал «годем!», сжимал кулаки и обычно срывал злость на Мичане.