— Спокойной ночи, капитан! Прощайте! Может быть, навсегда!
Капитан разразился громоподобным смехом, оскорбленный юноша поспешил восвояси.
На другой день, на заре, у городских ворот собрался небольшой отряд молодых дубровчан и русских: одни с револьверами, другие со старинными пистолетами, кремневыми ружьями; у каждого сумка с боезапасом и хлебом.
Русские были одеты пестро: кто в черногорской одежде, кто в русском кафтане, кто в далматинских капах и безрукавках, все с острагушами.
Маленький отряд двинулся по требинскому тракту; подходя к водопою, люди увидели странного на вид мужчину, который, очевидно, поджидал их. На голове черногорская капа, на ногах опанки и пестрые носки поверх голубых офицерских брюк. На нем был китель, широкий кожаный пояс, за который он воткнул револьвер и охотничий нож, через плечо по-казацки висела сабля.
Когда они подошли, он встал перед ними, слегка вскинул голову и представился:
— Горчинович, капитан в отставке! Хочу примкнуть к вам, если позволите!
— Капитан! — воскликнул Дживо. — Значит…
Все пожали капитану руку и тотчас тронулись дальше. Русские затянули «По чувствам братья мы с тобою» — песню декабристов{35}.
Капитан на ходу разговорился с русским офицером, который ушел из армии, только чтобы участвовать в восстании. Его земляки были: двое — студенты, трое — дворяне и один — машинист. Дубровчан представляли Дживо, столяр, помещик, студент-богослов, сапожник, слуга из кафаны и матрос.
На герцеговинской границе свернули с проезжей дороги и пошли напрямик; капитан стал спотыкаться.
— Эге-ге, — произнес он как бы в шутку, — тридцать с лишком лет тому назад я прыгал здесь козлом, а сейчас… Кто бы сказал, что когда-нибудь я снова увижу эти края? Ха-ха-ха, уж больно хорошо их вижу!
И он сел на камень, утирая ладонью сбегавшие из-под очков слезы.
Под вечер прибыли к захваченному повстанцами монастырю Дужи.
Вокруг монастыря, за оградой, на галереях в самых разнообразных позах расположились кучки людей — и во сне такое не приснится! Здесь были представлены почти все европейские одежды, звучали почти все европейские языки, — здесь были и монахи в камилавках, и шумадийцы в народных костюмах, и черногорцы, и гарибальдийцы в красных рубахах и фантастических шляпах, и русские в черногорских гунях и далматинских красных капах! Кроме того, здесь можно было собрать великолепную коллекцию оружия всех эпох. Попадались кремневые и дамасские ружья, средневековые мушкеты, острагуши, пистолеты, револьверы, сабли, даже копья! Но многие пришли без всякого оружия.
Новоприбывших смутил равнодушный прием. Капитан Мичо расспросил, где воевода, и пошел во главе отряда знакомиться.
Слуга воеводы провел их в трапезную; там в густом дыму они застали еще около десятка главарей. Какой-то щуплый, похожий на еврея молодой человек среди общего молчания что-то писал.
Воевода произнес несколько принятых в подобных случаях слов, а затем добавил:
— Что же вам сказать, сами видите! Нет ни оружия, ни снаряжения, ни порядка!
Русский офицер заявил, что привез деньги на покупку всего необходимого.
— Денег у нас достаточно, — возразил воевода, — да что проку, когда нет и не может быть порядка. Впрочем, обсудим это попозже, а сейчас, простите, у меня спешное дело.
Русские отправились искать своих земляков, капитан Мичо — своих родичей Горчиновичей, а Дживо пристал к шумадийцам, собравшимся на выгоне в стороне от монастыря вокруг молодого парня с тамбурином. Все они, как и друзья их гарибальдийцы, были народ веселый. Сразу же перезнакомились. Тамбураша звали Влайко Шапчанин.
Дживо вспомнил про капитана только вечером и нашел его в монастырском дворе, оживленно спорящим с пожилым плотным гарибальдийцем. Около десятка итальянцев, усевшись вокруг, слушали их словопрение, которое велось на итальянском языке. Речь шла о стратегии и, кажется, касалась штурма Требине. Итальянец горячился, защищая свою точку зрения, и после каждого третьего слова кричал: «Но я вас уверяю, кептен», — он почему-то называл его «кептеном», в то время как итальянцы говорят «капитанио».
Мичо, Дживо, богослов, помещик, слуга, матрос и сапожник переночевали у костра вместе с шумадийцами. Влайко Шапчанин оказался не только прекрасным тамбурашем и певцом, но и замечательным балагуром.
На рассвете поднялся страшный шум. Все вскочили и кинулись, сами не зная куда, оглушенные выкриками на различных языках.
Заняли позиции на склоне какой-то горы. Сквозь туман неясно виднелось Требине, у стен его кишел людской муравейник. Оказалось, что гора называется Троичина Главица и что турки задумали захватить монастырь.