Капитан уселся на пень, закрыв лицо ладонями. Дубровчане столпились вокруг него; гарибальдийцы стояли отдельно, шумадийцы тоже, герцеговинцы и среди них воевода… тоже отдельно.
Вдруг затрещали ружья и послышались крики: «Вперед!» Все стали стрелять, как попало и куда попало. И тотчас порядок смешался; капитана видели уже где-то в поле, в стороне от войск. Он озирался по сторонам, в правой руке держал саблю, в левой — револьвер. Невдалеке от него лежал человек.
Всего, что произошло потом, не передашь. Перед полуднем люди в невообразимом замешательстве и беспорядке сбежались к монастырю. «Турки отбиты», — переходило из уст в уста, но было ясно, что каждый твердил только то, что слышал от другого. Шли разговоры, будто убито пятнадцать повстанцев. Дубровчане уцелели, но тут же возникло предположение, что капитан погиб. Воевода отдал приказ всем повстанцам, кроме герцеговинцев, разойтись и собраться завтра утром в пограничном селе.
Бродя по лагерю, Дживо узнал от одного шумадийца, что Влайко Шапчанин погиб на поле, куда попали каким-то образом только он и тот «слепой капитан». У Дживо сжалось сердце, он был уверен, что капитан тоже погиб. Но, к его великому удивлению, он наткнулся на него на внутренней монастырской лестнице; капитан сидел в такой же позе, как и перед боем. Дживо заметил, что его брюки под правым коленом в крови.
Юноша воскликнул:
— Ради бога, что с вами? Вы ранены?
— Пустяки, просто царапина… Ну так что же? Куда девался воевода? Что теперь будет? Почему так беспорядочно отступили?
Дживо сказал ему о приказе воеводы. Капитан побледнел, вскочил, как разъяренный лев, но кто-то опередил его:
— Ей-богу, пожалуй, воевода и остальные герцеговинцы лучше знают здешние места!
Капитан окинул его саркастическим взглядом и крикнул:
— Плевать, что говорит русский. Плевать на все. Пошли назад!
Дубровчане отправились тем же путем, каким пришли.
Отойдя немного, они настояли, чтобы капитан позволил осмотреть его ногу. Рана оказалась неопасной: пуля пробила икру, но по всем признакам жил не повредила. Перевязали, как умели, рану и, с большим трудом дотащившись до первого села по ту сторону границы, решили передохнуть. Капитан уселся под деревом. Остальные стали обсуждать происшедшее, казавшееся им уже каким-то кошмаром. Все говорили разом, стараясь блеснуть талантом стратега и даром провидца. Высказывалось твердое убеждение, что через несколько дней Сербия и Черногория объявят войну Турции.
Случайно на них набрел сельский священник. Послушав немного, он неожиданно вступил в разговор:
— Какая Сербия, какая Черногория! Герцеговину займут наши войска.
Капитан поднял голову:
— Чьи войска?
— Да цесаря нашего войска, чьи же еще? Да когда бы не так, стали бы фратеры по всей Неретве и в Поповом Поле призывать народ к оружию? Да разве и вы, цесарский офицер, посмели бы вмешаться в дело, будь это не так…
— Ух! — застонал капитан, хватаясь за голову, потом поднялся, медленно подошел к священнику и спросил: — Вы в самом деле так думаете?
— А как же иначе? — удивленно отозвался тот.
В селе раздобыли лошадь, посадили на нее капитана и отправили в Приморье.
С наступлением темноты фантастически гигантская тень капитана протянулась к горизонту. Молодые люди молча шли за ним, погрузившись в думы…
Чем сильнее сгущался мрак, тем огромнее казалась фигура капитана на лошади, пока наконец она не достигла каких-то сверхъестественных размеров… И вдруг Дживо почудилось, что перед ним не живой человек, не знакомая ему Слепая сила, а символ силы сербского народа — слепой силы!..
На следующий день, около полуночи, в одной из палат офицерского отделения военного госпиталя в Дубровнике прислугу и врача разбудил выстрел…
Прибежавшие установили, что покончил с собой принятый в этот день на лечение капитан в отставке Горчинович.
1894
СЛУЖАКА
Когда посыльный принес почту, начальник гарнизона города К., сухощавый, болезненный человек, сидел в своей канцелярии.
Прочитав служебное уведомление, он воскликнул:
— Смотри-ка! Что это им в голову взбрело?
Немного погодя в канцелярию вошел старший офицер, бородатый, рыжий и весь какой-то взъерошенный.
— Знаешь новость? — обратился к нему майор. — Переводят от нас поручика Драгишу в Белград, в военное министерство чиновником.
Взъерошенный капитан еще сильнее взъерошился и пробасил: