Сидит, бывало, чудак Влайко зимними мрачными вечерами в кафане и умирает от скуки. Сыграть, что ли, в шахматы, в карты, в домино? Почитать газеты? Поболтать со знакомыми? Нет, сыт по горло! Сидит, пыхтит, потом вдруг вскочит, наденет пальто и поскорее домой. Если Никодия и бабки нет дома, Влайко берет ключ с косяка, входит в темную кухню, поднимает Эмила вместе со стулом и переносит к себе в комнату, поближе к окну.
И пойдет у них, к примеру, такой разговор:
— Скажи, Эмил! Что, если нам сесть вон в ту красивую коляску и поехать далеко-далеко, на край света!
— А где край света, дядя Влайко?
— Ей-богу, далеко!
— А хорошо там, на краю света?
— О-го! Небо румяное и кругом высокие горы и море!
— Тогда нам надо плыть на корабле!
— Конечно!
А то бывал и такой разговор:
— Знаешь что, Эмил, давай-ка я тебя женю!
— А зачем, дядя Влайко?
— Женушка будет с тобой целые дни сидеть у окна и играть!
Эмил, чуть задумавшись, отвечал:
— Но если женушка уйдет, бабка опять меня в кухню запрет!
— Нет! — уверяет Влайко. — Я запретил бы женушке тебя покидать!
— А почему у вас нет жены?
— Э, я сначала тебя женю, а потом уж и сам!
— А у вас никогда не будет жены!
— Ты почем знаешь?
— Никодий сказал! Он мне все говорит!
— А ты веришь! Не надо, дружок! Он ведь глупый.
Эмил залился смехом.
— Вы всё говорите, будто он глупый, а он говорит, что вы самый умный человек в Белграде!
Однажды они сидели втроем на веранде. Перед Эмилом лежала географическая карта — они плыли вдоль восточного берега Адриатического моря на север. Эмил постучал пальцем и сказал:
— Вот Пиран!
— Что Пиран? — спросил Влайко.
— Врач сказал, что лучше всего было бы поехать на курорт в Пиран. Эмил запомнил это и не успокоился до тех пор, пока мы не отыскали город на карте. Поэтому он и нарисовал здесь купающихся детей.
Эмил внимательно слушал Никодия, потом повернулся к Влайко и медленно, взвешивая каждое слово, произнес:
— Врач сказал, что я умру, если не поеду в Пиран.
— Нет, он не так сказал! — крикнул Никодий.
— Так! — повторил Эмил.
— Чепуха! — вмешался Влайко. — Ты выздоровеешь!
— Бабушка говорит, что мне не лучше! И я хочу умереть.
Он произнес это так, как сказал бы: «Я хочу солнца!»
— Почему же тебе хочется умереть? — спросил Влайко.
— Потому что бабушка говорит, что тогда у меня ничего болеть не будет.
— Ах, твоя бабушка, твоя бабушка! — пробормотал Влайко, качая головой и перевел разговор на более веселые темы.
Так Влайко частенько проводил время. Друзья все реже встречались с ним, и, когда расспрашивали о причине его отсутствия, он неизменно отвечал:
— Это моя тайна!
Они представляли себе эту тайну так, как было наиболее вероятно и естественно предположить в его положении.
Но как-то в ненастный весенний день один из приятелей Влайко увидал, как он, меся грязь, шагает с удрученным видом в обществе двух женщин и юноши за гробиком…
И это осталось его тайной!
1897
ПОВАРЕТА
(Из жизни далматинского острова)
Между городом и островом в отблесках жаркого закатного солнца сверкает море. К острову ползет лодка, в ней двое: один гребет, другой сидит на корме. И хотя еще только начало апреля, солнце печет вовсю, и они повернули головы к далеким горам, вершины которых еще кое-где покрыты снегом. Лодка неповоротлива; гребец пожилой, по виду скорей грузчик, нежели моряк; на корме коренастый юноша, полный сил, в форме цесарского матроса. Отчалив от берега, пожилой принялся расспрашивать юношу: кто он, откуда, как долго служил, знает ли того или другого из его друзей, но вскоре умолк, потому что молодой островитянин Юрай Лукешич из Крапана, не являясь исключением среди своих земляков, не был ни разговорчивым, ни склонным к доверчивости. Он сидел и невозмутимо курил, созерцая безмятежные стихии — воду и воздух.
Мало-помалу открывался остров; прежде всего показался лес и среди леса высокая колокольня. Это на одном конце острова, на другом лежало село. Вековой сосновый бор, в чаще которого укрывался монастырь, отличает Крапан от всех остальных островов.
Неожиданно за Крапаном заалел горизонт, заиграли на поверхности дельфины, крупные рыбы большими косяками проносились мимо лодки. Юрай, вздрогнув, вышел из состояния безмятежного покоя и взял у старика правое весло.
Начало смеркаться, когда лодка врезалась носом в песок гавани. И в ту же минуту зазвонили монастырские колокола. Юрай выскочил из лодки и, обнажив голову, застыл, читая молитву. Старик гребец, прежде чем отплыть, тоже снял шапку, приветствуя Пречистую.