— Вон как этот чугунок! — произнес он наконец.
— Что как чугунок? — переспросил брат.
— Черная! Черная, как арапка!
— И тебе нравится?
— Нравится. Как раз потому, что черная… А тихая, как овечка, сразу видать. Здоровая, и это видать, а еще видать, что… для меня она. Так-то!
На другой день отец, в праздничной одежде, подошел к очагу, приказал Антуну сейчас же седлать мула, выпил ракии и бросил:
— Поехал в город!
Братья заключили, что отец едет расспросить о Белянке, но, когда тот вечером вернулся, они не могли угадать, в каком он настроении, а сам Иван, конечно, не проронил ни слова о том, где был и что делал.
Четыре дня все трое работали на винограднике с утра до вечера, и отец о женитьбе не заикался. Мийо поглядывал на него украдкой и хмурился. Даже как-то шепнул брату: «Клянусь святым Миятом, другой он не скоро дождется!»
В воскресенье Иван разбудил старшего сына на заре. Братья спали в углу, возле очага. Не выпуская из рук бутылки с ракией, отец дал отхлебнуть Мияту.
— В чем дело, отец? — спросил Мият.
Отец шепотом спросил:
— Ты как, не раздумал? Белянку берешь?
Мият сел.
— Да! Конечно! Она мне полюбилась!
Тогда отец вынул из пояса синий платок, развязал своими корявыми пальцами узел и вынул золотое кольцо и дукат.
— От покойной матери осталось, царство ей небесное!
— Царство ей небесное! — повторил Мият.
— Значит, свадьбу справим осенью?
— Что ж, можно, — подхватил сын и начал быстро одеваться. — На святого Луку. Пойду седлать мула.
Антун спал как убитый. Его юное лицо мягкими чертами напоминало девичье. Отец поглядел с нежностью на сына, погладил его, а когда юноша повернул голову, поднес под нос ему бутылку, смочил губы ракией и, улыбаясь, отошел.
Вернулся он ночью, порядком навеселе. Спешился и, пошатываясь, направился к дому со словами:
— Ну, дай бог счастья нашей молодой хозяйке! Твоему Котелку! Вот те Христос! Буду ее так звать, а ты как хочешь. Пускай для тебя остается Белянкой, ежели нравится, а крестили ее Цветой! Как и бабку. Ты знал об этом! И знал, что Бикановичи в ссоре с Волком!
— Нет, отец, не знал!
— Брешешь, ровно Волк. Вот насчет того, что она здорова, это ты не соврал! Что правда, то правда. Груди налились, шея как у доброго мула, а зубы что у волчицы!
Мият вспыхнул от радости и прервал отца:
— Но ведь ты, отец, раньше ее не видел?
— Видел, чего прикидываешься? На прошлой неделе, когда будто в город ездил. Полно тебе, сам ведь знаешь! Но, дитя мое, не так просто привести в дом к Лопушиным хозяйку, следовало подумать! Ну, а сейчас все в руках пресвятой девы, в руках святых Иоанна, Мийовила, Кристофора и Антуна! Проголодался я, чуть было не уселся за стол без молитвы, как скотина. Еще не читали?
— Нет, — отозвалась с порога батрачка, нескладная старая дева.
— А, и ты здесь? — приветливо сказал старик. — Ну что ж, ладно. Слыхала вот, Мията женим. Но ты тоже не будешь лишней, если останешься такой же работящей, какой была до сих пор. Пойдемте, дети! Нынче прочтем две молитвы: одну за упокой души моей славной Луцы, другую — за благоденствие нашего дома.
И, войдя в дом, с порога начал: «Во имя отца, и сына, и святого духа! Аминь!»
Уже с давних пор Волка начали подводить ноги, а после смерти жены они отказали вовсе. Опираясь на палку, он кое-как выползал из дому и по целым дням сидел на каменной скамейке у двери, прислонив к себе ружье, а старый охотничий пес Кнез, с белой отметиной на лбу, лежал у его ног, не спуская глаз с хозяина.
Волк продал мула, а землю, кроме миндальной рощи, сдал исполу и теперь по целым дням тянул вино, курил и разговаривал с псом. Местные крестьяне к нему не заходили, кроме испольщиков да одного родственника по матери, который склонял Волка отписать все свое добро ему, Бакуле, с тем, что он будет кормить его до самой смерти.
Через день к Волку приходил его побратим, по прозванию «Кобель», из Милеваца. Настоящее его имя было Яков Прнят, но никто иначе, как Кобель, его не величал. Это был высокий, чуть согнувшийся, но еще крепкий и подвижной старик с веселыми и лукавыми белесыми глазами. Волк и Кобель с юности были друзьями и товарищами по всем «разбоям» и «непотребствам», согласно определению святых отцов. Не успел Волк выйти из тюрьмы, как в нее на восемь лет за поджог угодил Кобель, потом друзья поссорились и совсем разошлись, но, когда Волку «бог подсек жилы», Кобель не оставил побратима в беде: стал навещать его и приносить еду.
Не тратя лишних слов, Волк отсчитывал Кобелю деньги, говорил, что купить, и тот пускался в дорогу. Вернувшись из города, Кобель вынимал из торбы мясо, рис, хлеб и прочее, называя цены, и между ними происходил примерно такой диалог: