Национально-освободительная борьба сербского народа против турецких поработителей, хозяйничавших в Боснии и Герцеговине, носила антифеодальный характер. Повстанцы уничтожали помещичьи усадьбы, предавали огню документы помещичьего «права», судебные приговоры и протоколы. Руководители восстания разработали «усташский символ веры», последующие поколения провозгласили его «народным евангелием». Восставшие заявляли, что вовсе не собираются менять «некрещеного эфенди-чалмоносца на крещеного и холеного барина в цилиндре»[1]. Они стремились не только к разрешению многовекового национального вопроса, но и к передаче всей земли крестьянским общинам.
Высшей властью в государстве повстанцы намеревались наделить Народную скупщину, избранную всеми совершеннолетними гражданами. Они боролись — и это особенно привлекало демократическую интеллигенцию — за неограниченную свободу слова и печати.
«Мы боремся, — писали в этой связи повстанцы, — за свет против мрака и тьмы. Мы не собираемся погибать за царство тирании, за цензуру, за подавление науки, свободы, истины и правды. Мы проложим широкую дорогу людям науки, дадим им возможность свободно высказывать истины науки и справедливости, работать над отысканием всевозможных средств для подъема благосостояния народа, его счастья, сближения и единства. Такова цель нашего восстания»[2].
Многие из двадцати пяти заповедей «евангелия» — отделение церкви от государства, решительное сокращение аппарата чиновников, особенно высокопоставленных, и т. д. — близки идеям Парижской коммуны, потопленной в крови всего лишь за несколько лет до Герцеговинского восстания. Не удивительно, что к восстанию примкнули русские нигилисты. Они шли в бой, распевая революционные песни, и австрийские «конституционные» власти видели в них опаснейших «коммунистов» и «социалистов». Участвовали в восстании и гарибальдийцы, которые, проходя в красных рубахах по улицам Котора или Дубровника, провозглашали: «Да здравствует Гарибальди! Да здравствует коммуна!»
Атмосфера восстания — надежды на близкое освобождение, приход в город итальянских и русских добровольцев, организация по всей Далмации комитетов помощи повстанцам, оборудование в школе моряков склада оружия и т. д. — захватывает и Матавуля; он вступает в один из отрядов и участвует в Невесинском восстании. «Милый брат! — писал он перед отъездом в Герцеговину своему другу. — Когда ты получишь это письмо, я уже буду сражаться под Требинем. Иду, брат, бороться за мою любимую идею, за свободу Сербии». Однако очень скоро, столкнувшись с неразберихой и разбродом среди руководителей восстания, увидев, какое участие в нем принимает Австро-Венгрия, рассчитывавшая использовать движение в своих экспансионистских целях, Матавуль охладевает к восстанию. И действительно, на Берлинском конгрессе (1878 г.) с помощью европейской дипломатии Австро-Венгрии удалось добиться пересмотра Сан-Стефанского (1878 г.) договора между Россией и Турцией и получить право на аннексию Боснии и Герцеговины. Таким образом, турецкий гнет лишь сменился австро-венгерским. Через двадцать лет писатель создает одну из лучших своих новелл, «Слепую силу», в которой расскажет о трагическом прозрении многих патриотов.
Семь лет (с конца 1874 до конца 1881 г.) — бурные годы народных движений, дипломатических акций, войн — Матавуль принимает активное участие в решающих для судьбы его народа событиях. Одновременно Матавуль продолжает серьезно заниматься литературой. Он упорно овладевает сербским литературным языком, свободным от провинциализмов и варваризмов, которыми был особенно засорен язык далматинского Приморья.
Эти годы он впоследствии охарактеризует как «лучшую пору своей юности, проведенную в чудеснейшем краю сербской земли… в условиях и обстоятельствах, лучше которых нельзя себе представить для юноши, склонного к сочинительству»[3]. Сюжеты таких его произведений, как уже упоминавшаяся «Слепая сила», «Островитянка», «Новый Свет в старом Розопеке» и других, почерпнуты им «из того времени и той среды».
В конце 1881 года, в канун второго Бокельского антиавстрийского восстания, Матавуль вынужден бежать в Черногорию. Матавуль не только разделял общее увлечение далматинцев героической Черногорией, но и сражался в их рядах против турок в 1877 году. В Цетине он провел в общей сложности около десяти лет, будучи преподавателем гимназии, наставником престолонаследника Данилы, главным инспектором начальных школ и редактором газеты «Глас црногорца». Здесь Матавуль тесно сошелся с русскими интеллигентами, и в первую очередь с известным русским историком и этнографом П. А. Ровинским (1831—1903); под его руководством он принялся за изучение русского языка и русских писателей, произведения которых хранились в библиотеке знаменитого правителя Черногории поэта Петра Негоша. В своих «Записках писателя», книге увлекательной и мудрой, Матавуль так пишет о русской литературе: