«…я постепенно поднимался все выше, откуда открывался широкий кругозор на безбрежный русский духовный мир, на неожиданные красоты и глубочайшие мысли, которые так отличают русскую литературу, лишь недавно открытую Европой. Если бы я был благодарен Цетине только за это, то и этого было бы достаточно!.. Только постигнув все тонкости и особенности богатейшего русского языка, можно по-настоящему вжиться в дух русской книги, понять «широкую натуру» русского человека… Потому-то мне так жаль всех тех, кто вынужден читать русские шедевры в переводах, пусть даже самых лучших… К моему счастью, влияние русской беллетристики на меня было сильным, хотя и потребовалось немало времени, чтобы новые вкусы пришли на смену прежним, воспитанным на итальянской художественной литературе»[4].
Находясь в Цетине, Матавуль выпустил свои первые сборники новелл — «Из Черногории и Приморья» (I, 1888; II, 1889), куда вошли «Святая месть» и «Островитянка», публикуемые в настоящем издании. Кроме того, в это время его рассказы начали часто появляться на страницах черногорских и сербских журналов и газет.
Черногорию, ставшую его второй родиной, Матавуль покидает уже известным писателем и переезжает в Белград. Он зарабатывает на жизнь, служа в гимназии, затем в пресс-бюро министерства иностранных дел. Два раза его выгоняют со службы по подозрению в антидинастической деятельности. И только в конце жизни, поправив свои материальные дела после женитьбы, он смог наконец целиком отдаться литературному творчеству. Но это случилось за семь лет до смерти.
Симо Матавуль был одним из самых образованных сербских писателей своего времени. Непревзойденный, наряду со Стеваном Сремацем, знаток сербского языка, всех его наречий и диалектов, он владел итальянским, французским, английским и русским. Поэт, драматург, прозаик, фельетонист, очеркист, литературный критик, он выступал и как переводчик. Ему принадлежат переводы «Холодного дома» Чарльза Диккенса, ряда произведений Золя, Мопассана, Мольера и других писателей.
В югославском литературоведении распространено мнение, что на писателя более всего влияли французские новеллисты. Матавуль — глубоко оригинальный художник, но если уж говорить о наиболее плодотворном влиянии на него, то в первую очередь следует назвать Гоголя, без художественных открытий которого многое было бы невозможно в творчестве и Матавуля, и его старшего современника Сремаца. Об этом свидетельствуют и его собственные высказывания. Именно русская критическая мысль, произведения русских писателей вдохновили Матавуля на такое определение общественной миссии художника слова:
«Писатель — общественное явление, и суждение о нем надлежит основывать, во-первых, на характере и объеме его таланта, а во-вторых, на оказанном им влиянии на дальнейшее развитие общества. Прошло то время, когда художественная литература рассматривалась как приятное развлечение, заполняющее «часы досуга». Все меньше и меньше становится тех, кто хотел бы, чтобы искусство было лишь своего рода посредником между наукой и простым людом, чтобы распространять в его среде полезные знания. Источник искусства заключен в тех же глубинах человеческого духа, что вера и любовь к жизни; цель его, пусть и не всегда осознанная художниками, — красотой и гармонией облегчить жизнь и познать бытие… Искусство неодолимо, оно борется за свободу и справедливость, за человеческое достоинство — словом, за усовершенствование жизни человеческой»[5].
В творчестве Гоголя Матавуль видел вершину социальной сатиры, называл идеальными пути, по которым шли Белинский, Тургенев, Некрасов, Добролюбов, Толстой. Отмечал он и великую роль, принадлежащую русской литературе в раскрепощении крестьян.
Матавуль резко выступал против теории «искусства для искусства»; всю свою жизнь он был верен заповедям общественного служения искусства. В статье, озаглавленной «Враги искусства» (1895), писатель сурово осуждал «тех писателей, кто думает, что суть искусства — в его форме, что красота фразы, строй строфы, оригинальность изображения» гораздо важнее дела воспитания человека.
«Писателям-формалистам, — отмечал Матавуль, — решительно все равно, возвеличивают ли они в стихах свободу или тиранию. Главное, утверждают они, чтобы стихи были гладкими!»