Увалень поплыл, держа в одной руке палку с привязанным к ней узлом одежды. Все стояли на берегу, пока он не переплыл, оделся и ушел в село. Живущие на берегу, как известно, ушли за Сердаром и Баконей вниз по реке. Вертихвост наказал четырем слугам остаться здесь, на случай если заречные с Сердаром приведут паром, и помочь им, а одному тотчас бежать в монастырь, чтобы сообщить об этом. И ушел с Теткой к настоятелю.
Все шестеро святых отцов постояли некоторое время у постели больного; только едва приметное дыхание указывало на то, что он еще жив. Оставив подле него послушников, фратеры отправились в церковь.
Святой Иероним тоже был начисто ограблен, но без надругательств.
— Видать, с решпектом отнеслись; недаром борода, совсем как у их монахов! — заметил Вертихвост.
На втором и третьем престоле безбожники изрешетили святых Викентия, Перейра и Роха. На четвертом стояло изображение святого Бернарда, коленопреклоненно воздевшего руки к небу; ему грабители пририсовали усы от уха до уха. Вертихвост, глядя на него, даже улыбнулся и с удивлением произнес:
— Убей их бог, откуда у них столько времени нашлось на забаву?!
— Видать, еще с вечера забрались. И пришло их немало. Покуда мы бражничали в кухне, одни очищали церковь, другие караулили у парома.
— А что, если бы кто-нибудь из нас вышел? — спросил Брне.
— Что? Погладили бы тебя по головке, вот что! — ответил Вертихвост. — В самом деле, мы даже не полюбопытствовали, как забрались сюда эти антихристы, если обе двери заперты!
— Вот и следы опанок, — сказал Тетка. — Я давно уже смотрю. Видите, в ризницу ведут. Пойдемте туда.
Ризница вдавалась в кладбище, а вход в нее был за главным алтарем. Вдоль стен стояли старинные ореховые сундуки, битком набитые всевозможной церковной утварью и ризами: все они были взломаны, а вещи кинуты в беспорядке. Единственное оконце, зарешеченное прежде толстыми железными прутьями, зияло пустотой.
— Значит, отсюда вошли!
— Как же они выломали решетку?
— Не видите как? — сказал фра Тетка. — Несколько антихристов снаружи поддели ломами косяки и выворотили их вместе с рамой. И, должен заметить, весьма искусно, потому что стена с той стороны крошится, как хлеб. Должно быть, заранее все узнали и изучили, а это мог сделать лишь человек, проживший здесь довольно долго.
— Значит, опять подозрение падает на Степана! — заметил Кузнечный Мех, вытягиваясь и просовывая голову в окно. — Точно, ей-богу, все, как ты сказал! Вон и решетка цела-целехонька, три косяка вместе, а четвертый разломан на две части.
Высунувшись по очереди в окно, фратеры вернулись в церковь и осмотрели последние три алтаря, которые были ограблены и осквернены, подобно первым.
На этом их застал полдень.
— Что сейчас станем делать? — спросил Вертихвост. — Вы простите меня, братья, я не навязываюсь в старшие, но, видя, что вы потеряли голову более моего, я…
— Ты вел себя, как настоящий мужчина! — отозвался первым Тетка. — Спасибо!
Фратеры наперебой принялись хвалить Вертихвоста.
— Итак, что же нам делать? Уже двенадцать. О литургиях и прочих службах не может быть и речи. Церковь надо опечатать, покуда не приедет из города комиссия. Да вот нет еще ни парома, ни лодок…
— Что ж, пойдемте перехватим чего-нибудь. Не подыхать же с голоду! — сказал Брне и пошел вперед.
Фратеры вставили в оконный проем крест-накрест две палки, запечатали дверь и отправились в трапезную, где Грго поставил перед ними капусту и вяленую рыбу.
— Ты все же побеспокоился об обеде, наш добрый Грго, — сказал Бурак. — Спасибо тебе!
— Что поделаешь, честные отцы! На все божья воля, что бы ни случилось, человек должен есть, покуда жив! Но, поверьте, я еще сам не свой. Эти страшные события отнимут у меня не меньше чем пять лет жизни! А к тому же кое у кого хватило духу оттаскать меня за уши! Эх, эх…
Кузнечный Мех громко закашлялся.
— Та-а-а-ак! — вступил в разговор фра Брне. — Пять лет, говоришь? Что касается меня, то и все десять. Просто не знаю, что со мной будет!
— За твою голову, Брне, я не беспокоюсь! — сказал Вертихвост. — Правда, ты не герой, но не такой уж чувствительный. Тем не менее берегись, не то, знаешь… Раз… и лопнет жила, как утром у бедняги фра Вице.
— Да ведь я никогда помногу не пью.
— Не пьешь, но много ешь и много лежишь! И ведь сам жалуешься, будто с некоторых пор пощипывает в пальцах ног. Может, это подагра, как у покойного фра Фелициана.