— А у вас можно покурить где-нибудь? — вдруг спросила Лена, и Юля указала ей в сторону кухни, собираясь проводить, но это сделал я.
— Мне тоже нужно выпустить пар. — Улыбнулся я, целуя Юльку в макушку и прошел в кухню, сразу же ища свою заначку сигарет в баночке из-под сахара.
Лена достала из кармана кофты пачку каких-то, далеко не дамских, сигарет и, достав одну, сжала ее губами. Мне оставалось открыть окно и вдохнуть свежий воздух, прежде чем мои легкие заполнит едкий дым. Мы какое-то время молчали. Возможно, она не могла подобрать подходящих слов для извинений, а может быть она ждала, когда начну говорить я. Не знаю, что можно было сказать в такой ситуации. Ничего не хотел говорить, поэтому молчал. Просто смотрел куда-то вдаль, думая о том, что же будет потом… когда меня не станет… Кто будет страдать, а кто выдохнет спокойно? Наверное, нельзя было об этом думать, чтобы не приближать конец, но я не мог не думать. Это мое будущее. Это моя жизнь.
— Не злись на Вадима, он просто… обижен очень… — тихо проговорила Лена, выдыхая дым не в окно, а мне в лицо. — Его долгое время дразнили в школе, называли «безотцовщиной». Это сложно, понимаешь?
— О, ты и не представляешь, как я понимаю… — усмехнулся я, выдыхая дым, который уверенной струйкой пробирался за окно и исчезал, сливаясь со свежим, морозным воздухом. — Меня в школе тоже долгое время дразнили из-за того, что отец сидел в тюрьме, а мама работала постоянно. Но это не стало причиной для злости, потому что у меня было правильное воспитание, в отличие от…
— Хочешь сказать, что я неправильно воспитала нашего сына?! — возмутилась Лена.
— Своего, Лен… Ты неправильно воспитала своего сына.
— Ты отказываешься от нас, ради этой девицы, которая хочет, после твоей смерти, забрать квартиру себе? Марин, я не понимаю… — она бросила сигарету в пепельницу и сделала шаг ко мне. — Совсем не понимаю, как ты можешь не радоваться тому, что после тебя что-то останется. Ты же только этого и хотел раньше.
— Во-первых, вы для меня совершенно чужие люди. Во-вторых, тебя не должно волновать кому и когда достанется моя квартира. А в-третьих, после меня останутся мои книги. Пусть их так мало, но они есть и будут. Все, разговор окончен. Забирай своего сына и уходите, я устал.
Я закрыл окно и прошел в гостиную, где мальчишка вновь стоял у окна, а Юля сидела на диване, потирая виски пальцами. Конечно же, у них разговор тоже не заладился. Этого и следовало ожидать. «Бог ей судья, милый! Бог судья…» — говорила бабушка, когда мы с Леной впервые расстались. Она всегда поддерживала наши отношения, говоря о том, что женщина постарше должна быть намного умнее, чем ровесницы. Я слушал, старался сохранить хотя бы дружеские отношения, но… Лена не видела грани. Когда мы ругались, и она уходила, я был готов поклясться, что никогда больше наши пути не пересекутся. Но проходило несколько дней и она возвращалась, словно… бумеранг. Чем серьезнее были наши ссоры, тем больнее било отдачей. Почему больнее? Потому что возвращаясь, Лена хотела меня разрушить. Добить мои мечты, прививая своё мнение. В какой-то момент я решил последовать совету бабушки, но когда она увидела, как я увядаю, смирившись с обычной «семейной» жизнью, она сказала Лене уйти. Тот момент я до сих пор помнил отчетливо.
Мама, как примерная дочь, стояла у бабушки за спиной, в то время как Лена, уперев руки в бока с вызовом смотрела на них. Конфликт возник, как тогда казалось Лене, из неоткуда. Она просто в очередной раз устроила скандал из-за того, что я отказывался жениться. Мне это было не нужно. Печать в паспорте ничего бы не поменяла. Мы жили вместе, она работала, я учился, помогал маме на работе, и все было хорошо до момента… определения семейного бюджета.
— Я тяну всю вашу семью, а взамен прошу лишь брак! Неужели это так сложно?! — хрипела Лена, сорвав в той нелепой дискуссии голос.
— Если он не хочет этого делать получается, что ему это не важно. Брак — это в первую очередь взаимопонимание и поддержка. — Спокойно отвечала бабушка, иногда оборачиваясь на маму, а иногда бросая на меня взгляд, поверх очков.
— Не важно? Тогда пусть женится! От печати в паспорте ничего не изменится! Мы также будем жить, также работать и спать!
— Да в том то и дело! — не выдержал я, проводя рукой по лицу. — От печати в паспорте ничего не изменится, Лен, поэтому мы можем жить и без нее.
— Нет не можем! Нет, не можем! — она вновь перешла на крик, топая ногами.
— Лена, успокойся… — тихий голос мамы звучал как отдаленное эхо, откуда-то, но как же он грел душу. — Марину всего девятнадцать. Ты же понимаешь, что ему лучше сейчас налегать на учебу, нежели податься в мужья. Отец Марина женился, когда ему было около тридцати. Подожди немножко, и я уверена, что…
— Нет! Надоело мне ждать! Ваша семейка использует меня! Я зарабатываю, несу в дом продукты, на прошлой неделе сменила занавески в спальне, а мне никто и спасибо не сказал!
— Так. — Бабушка прошла в спальню, взяла стул, поставила его к окну, неуклюже залезла на него и принялась снимать занавески. — Пока ты не научишься ценить чужой труд, будешь жить где-нибудь подальше от нашей семьи. Ирина и днем, и ночью трудится на ферме, у меня пенсия, Марин подрабатывает, и ты еще смеешь обвинять нас в том, что мы сидим на твоей шее? Занавески ты купила? Держи! Подотри себе зад этими занавесками!
— Мама…
— Помолчи, Ирина. — Махнула рукой бабушка, осторожно спускаясь со стула и бросила Лене занавески. — Никто и никогда не посмеет назвать меня иждивенкой! Гляди какая нашлась! Приехала на все готовенькое и указывает. Вон из нашего дома! Уходи, я устала!
Я понимал, что бабушка права, но растерянный вид Лены, сжимающей голубые полупрозрачные занавески, заставил меня смягчиться.
— Ба, успокойся, я уверен, что Лена сказала это на эмоциях. Мы все перенервничали. — Подойдя к бабушке, я приобнял ее за плечи. — Нам с Леной нужно научиться вдвоем решать свои проблемы. Я должен пересмотреть свое отношение к браку. Может быть все же стоит…
— Конечно же стоит! — согласилась Лена, довольно улыбаясь.
Следующие несколько дней мы жили душа в душу, но мне становилось всё хуже и хуже от мысли, что придется ради «семьи» отложить писательство. Лена обязательно потребует, чтобы я вышел на работу, ведь мужчина обязан обеспечивать семью. Все мои черновики были выброшены в мусорку, и лежали у дверей, в ожидании, когда бабушка спалит их в печи.
В то утро Лена пораньше ушла на работу, а я еще лежал, надеясь досмотреть прерванный будильником сон. Как вдруг мне прилетело да еще и хорошо так, по уху тетрадью. Шелест страниц надолго врезался в память, потому что словно оглушил меня в тот момент. Я подхватился и увидел бабушку, держащую в одной руке пакет с черновиками, а в другой тетрадку, которой и ударила меня. На ее лице я читал лишь боль. Ей было больно от мысли, что я сдался, так и не дойдя до той точки, где уже не стыдно бросить. Я даже не начинал толком, но уже сдался. И из-за чего? Из-за того, что боялся потерять Лену. Почему боялся? Не знаю. Может быть просто мне было важно, чтобы кто-то меня поддерживал, но я совсем не подумал о том, что она уже давно заставляла бросить, заняться тем, что у меня получится куда лучше.
— Ты чего?! — не понимая проговорил я, потирая горящее ухо.
— Я чего?! Ты ради этой стервятины готов дело всей жизни бросить?! Это так тебя воспитывали? Так?! — ругалась она, так и норовя ударить меня еще раз тетрадью.
Мама вернулась с работы как раз, когда бабушка кричала и била меня тетрадью. Ворвавшись в спальню, она застала на пороге не зная защищать меня или останавливать бабушку. Не знаю, как это выглядело со стороны. Наверное, очень нелепо.
— Мама! — воскликнула мама, больше не в силах смотреть на то, как «избивают» ее сына. — Что происходит?
— Твой сын решил бросить писать!
— Что?! Марин, это правда? Милый, у тебя же все хорошо получается…
Она прошла к постели и присела рядом со мной, обнимая и поглаживая по волосам.