-- Мам, кто-то зовет, -- сказал Колька.
-- Сходи, Анют, узнай, кого нелегкая принесла, -- проворчала бабка невестке. -- Может, опять собирают?
-- Что ни день, то сбор, -- вздохнула Анна и, поправив платок, пошла к дому. Увидев, что Колька стоит, прикрикнула: -- Работай, работай, чего встал? Погляди, сколько в ведре у бабушки, и глянь у себя?
Колька быстро стал наверстывать, но тут подошла бабка.
-- Получше в лунках проверяй, да кучки разгребай. Гляди, как надо, -- сказала она.
Вернулась мать, и все подняли головы.
-- Ты, мам, угадала -- Никитенко приходил.
-- Чего он?
-- Сказал, чтоб завтра к девяти с Шуркой к правлению пришли.
-- Зачем, мам? -- спросила Шурка.
-- Не сказал. Предупредил, что сам комендант говорить будет. Комендант-то, сказывают, как собака на всех бросается.
-- Больше ничего не спрашивал? -- выпрямилась бабка.
-- Про батю. Что-то давно, говорит, не видно.
-- А ты?
-- Сказала, что со скотиной пропадает.
-- Никак чего задумал?
-- Обижается на советскую власть, что дюжа жизнь ему попортила, теперь, сказывает, черед рассчитаться наступил.
-- А отец-то при чем?
-- Может, так спросил, а может, гадость какую подложит, -- все-таки четверо наших на фронте против них воюют.
Мать с бабкой переговаривались тихо и старались быть спокойными, но в душе каждой уже варилась тревога: куда завтра занарядят? Столько разговоров по селу ходит. И зачем Шурку-то, ребенок ведь? А если в Германию угонят? Думали, гадали, но так ничего и не придумали.
-- Завтра прояснится, может, и зря голову ломаем, -- сказала баба Галя. Она переживала сразу за двоих: невестку и внучку. Случись что с Анной -- даже страшно представить, как потом с семьей придется выкручиваться. И за внучку опасается -- кругом солдатня... Поправляя платок, бабка глянула на внуков, и лицо ее подобрело, морщины разгладились: работают старательно, к их разговору не прислушиваются.
...Утром у правления бывшего колхоза "Знамя труда" собралось сотни две жителей Лыково. Мужчин совсем не видно, в основном женщины и дети. Колесниковы, Стукаловы, Сизовы стоят отдельной кучкой. Малышня рядом со взрослыми крутится. Семен Никитенко и еще несколько полицаев с широкими нарукавными повязками и винтовками толкаются среди селян, прислушиваются, о чем они говорят. На вопросы не отвечают, сами, мол, скоро узнаете.
Ровно в девять подъехал грузовик с мадьярами. Выпрыгнув из машины, они повернулись лицом к собравшимся. Не успела осесть пыль, как подкатил на черной легковой машине сам комендант. Вместе с ним вышли еще двое: офицер и пожилой человек в гражданской одежде и с костылем. Комендант -- высокий, рыжий, лицо в шрамах, на кителе планка наградных колодок. Он мрачно оглядел собравшихся. "Ну и рожа!" -- подумал Колька. Женщины молча вздыхали, чуя, что вряд это к добру.
По селу уже ходили слухи, что комендант не в меру горяч, груб и бьет не разбираясь. Окинув взглядом лыковцев, он стал громко читать приказ о направлении трудового отряда на земляные работы в село Верхний Карабут. Человек в гражданском быстро перевел и зачитал список селян для отправки в прифронтовую зону. Список был длинным, в него попали как взрослые, так и дети. Первой заойкала тетка Катя Стукалова, услышав имя дочери Маши, потом вскрикнула Анна Колесникова -- Шура тоже попала в этот список. Люди были недовольны, что на передовую посылают детей. Маша и Шура по-разному отнеслись к скорой поездке в Верхний Карабут. Прижавшись к матери и часто-часто моргая, Маша молчала. Шура успокаивала мать:
-- Зато тебя не взяли!
-- Пожалели мать-героиню...
-- Ну перестань, мам!
Ропот нарастал. Комендант зло рявкнул по-венгерски, и шум поутих, но не надолго. Как только переводчик закончил читать список, посыпались вопросы.
Прихрамывая, вышел вперед дед Иван.
-- А на сколь долго, господин комендант, людей отсылают? -- Спросил и вернулся на место. В самом деле, в приказе о сроках работы ни слова. Комендант повернул голову к офицеру и стал с ним шептаться. По всей видимости, это был представитель фронтовой части. Ответ был резким, злым, лицо коменданта покраснело. Переводчик тут же с готовностью перевел:
-- Господин комендант сказал, что работать будут столько, сколько потребуется Великой Германии.
-- Ох-ох! Ах-ах! -- раздались недовольные возгласы. Шум нарастал. Комендант поднял руку в перчатке, и ропот прекратился. Выждав паузу, он мрачно добавил:
-- Кто вздумает приказ не выполнить, будет расстрелян.
Наступила гнетущая тишина: лыковцы осмысливали сказанное. Переводчик вежливо напомнил:
-- Есть еще вопросы?
-- У меня вопрос! -- крикнул Сашко Гусев, человек пожилой, всю жизнь проработавший в колхозе плотником, но звали его просто -- Сашко. Он, как и дед Иван, вышел вперед, повернулся к коменданту, но так, чтобы вопрос и односельчане слышали:
-- Интересно знать, как будет с жильем и с едой. Кормить станут или нет?
Коменданту вопрос не понравился. Он долго смотрел на Гусева, а потом, выхватив у переводчика костыль, пошел к нему. Надо было видеть, как надменно и высокопарно, поигрывая в руках костылем, комендант вышагивал к деду Сашко. Дед был насторожен, однако не настолько, чтобы предугадать дальнейшие действия коменданта, и простодушно улыбался. И вдруг коменданта словно взорвало. Резко выбросив вперед костыль, он в мгновение подскочил к нему и стал нещадно бить по голове, рукам и спине. Толпа загудела, раздался недовольный ропот. Защищаясь от ударов, дед Сашко медленно пятился назад. А комендант лупил где попадя. Коверкая русские слова, приговаривал:
-- Этта гостиньца! Этта кусно питанья!..
Гусев нырнул в толпу и тем спасся. Комендант выругался и, погрозив костылем, вернулся на место. Стащив с ладоней перчатки, сунул их вместе с костылем переводчику. Какое-то время молчал, и молчали все.
-- Еще вопросы к господину коменданту будут? -- робко повторил переводчик.
Больше вопросов не было. Переводчик объявил день и час отъезда, сказал, что разрешается с собой взять, и вновь напомнил, что ожидает тех, кто вздумает не поехать. Стали расходиться. Два деда, Иван и Сашко, шли и негромко переговаривались. Дед Иван посочувствовал Сашку.
-- Больно, старина?
-- Не так больно, как позорно. Меня никто и никогда не бил, а этот... лупил, будто скотину... Попался бы один на один! -- Гусев зло сплюнул.
-- Как с цепи сорвался, черт рыжий, -- покачал головой дед Иван. -- Я поначалу думал, что шутит, а он как начал... Ведь мог и зашибить.
-- Оборзел, гад! Видел, как перчатки переводчику сунул? -- Ба-а-рин, нам только таких в Лыково не хватало.
Остановившись, дед Иван спросил:
-- Может, зайдем погутарим, душу отведем?
-- Почему бы не погутарить... Дрожит все внутри. Столько разговоров теперь по селу пойдет... Как же, деда Сашко комендант откостылял. Позор-то какой!
-- Не терзайся, Сашко, этим не утешишься.
-- Сам знаю, а все равно муторно. -- Вздохнул. -- Ладно, хныканьем делу не поможешь. -- Взгляд Гусева посуровел, брови нахмурились. -- Я уже решил, только не смейся и не подумай, что с ума спятил.
-- Ты это о чем?
Приблизившись вплотную к деду Ивану, Сашко зашептал:
-- Вот как наши придут, ей-Богу, на фронт подамся. Не такой уж я слабак и этим гадам еще покажу, на что способен1. Узнают... -- И дернул крепким плечом.
Иван похлопал Сашко по спине.
-- Ясно, что не слабак. Пойдем, пойдем посидим. -- Старики свернули к дому и сели на скамейку в тени разросшейся сирени и вишен.
Загребая ногами пыль, по дороге прошла группа ребятишек: два Колесниковых, Толик Любимов, Витька Стукалов и Петька Сизов. Они хотели свернуть к Петьке, да не стали мешать старикам и прошли дальше. Мальчишки уходили с площади последними и видели, как офицер, приехавший с комендантом, хлопал того по плечу и смеялся, а комендант гыгыкал как индюк, будто и не бил только что костылем деда Сашко. Офицер с переводчиком сели в машину и уехали. Вслед за ними продымил грузовик с мадьярами. В душе у ребят кипело: за что бил, за что? Вот если б деду Сашко дать топор -- он показал бы рыжему!