Он выбросил загадку из головы, откопал в кожаном мешке полоску вяленой оленины и с удовольствием стал жевать, поглядывая на реку. Осталось еще проверить несколько ловушек, и уж в какой-нибудь да окажется белка или заяц, а может, и кот-рыболов. А если и нет – что же, после полудня он попробует выудить форель. Над очагом в их хижине еще висела половина оленьей туши, и в лесу зверя хватало. Может, мать добудет еще оленя или отец с братом доберутся до медведя, которого давно выслеживают. Нельзя сказать, что вся семья держится на нем одном.
Валин уже откинулся спиной на теплый камень, забыв об утренних волнениях и полусонно дожевывая мясо, когда что-то заставило его встрепенуться и дернуть руку к ножу на поясе. По плечам поползли мурашки, он зорко оглядел лес. Ни звука, ни медвежьего ворчания, ни предсмертного вопля зайца. Лес казался даже тише, мрачнее обычного. И птицы затихли, оборвали песню на середине трели. Ладони у Валина стали липкими от пота. Дыхание сорвалось, зачастило. Почему молчат птицы?
– Оставь нож в покое.
Валин развернулся как ужаленный, забегал глазами, высматривая в темной стене деревьев говорящего. Ему пришлось трижды повернуть голову, прежде чем он различил темную, почти сплошь в черном, фигуру, неподвижно застывшую в каких-нибудь десяти шагах и укрытую густой тенью молчаливых сосен и кедров. Лицо тоже было в тени.
Сердце дернулось в груди. Валин вскочил на ноги, затеребил рукоять ножа, высвобождая его из ножен, а другую руку вскинул в зыбкой надежде защититься. Человек не шевельнулся, и оружия у него не было видно, но что с того? Само его появление – уже угроза.
Родители Валина выбрали этот кочковатый болотистый участок леса именно за глухое безлюдье. С приходом ургулов и аннурского войска жизнь в селениях стала опасной, часто смертельно опасной. Ургулы, если до тебя доберутся, убьют, и убьют медленно. Валин не видел трупов, но довольно наслушался, как они насаживают людей на кол, а потом принимаются сдирать кожу. Как шкуру с бобра, только бобра-то сначала убивают.
Считалось, что аннурские войска явились для защиты лесорубов и звероловов в северных лесах. Так считалось. А по правде, они с равным успехом могли и защитить, и унести заготовленные на зиму запасы мяса и меда. Родители старались скрыть от Валина самое страшное, но он слыхал, как аннурские солдаты отбирают все, от одеял до медвежатины, и даже одежду снимают с беззащитных. Бывало и того хуже – до Валина доходили шепотки, что солдаты всяко использовали таких, как он, ребят, сыновей и дочерей поселившихся у границы семей. Это было дурно, что говорить, а если откажешься или станешь отбиваться, солдаты убьют. Убьют или оставят ургулам. Трудно сказать, что хуже.
Вот родители и увели их подальше. Беглецы чаще направлялись на юг. Но об этом мать и слушать не хотела.
– Что мы знаем про южные земли? – набросилась она на отца ночью, когда огонь прогорел до сердитых углей. – Что мы знаем про города? И про горожан?
– Не одни же там города, – отбивался отец Валина, в жизни не ступавший за пределы края Тысячи Озер. – Можно землю пахать.
– А что мы знаем о полевых работах?
Они думали, что Валин спит, забившись под шкуры в дальнем углу хижины, но он сквозь щелочки век видел, как мать обхватила ладонями голову отца, притянула, как если бы хотела поцеловать, и прямо в лицо проговорила:
– Ты зверолов, Фен. Зверолов, следопыт и охотник. Никого лучше тебя я не знаю, но крестьянин ты никакой.
Валин видел, как отец сжал зубы.
– В лесу теперь небезопасно, – сказал он. – С земледелием потом разберемся. Сейчас надо уходить из лесов.
– Нет. – Она медленно покачала головой. – Уходить надо глубже в лес.
И они ушли глубже, на север, в места, которых Валин прежде не знал, в дебри ельников, кедровника, бальзамических пихт, куда забирались только самые закаленные или совсем безумные охотники. Они шли и шли, пока не оставили далеко позади последние поселки лесорубов, за неделю пути миновали линии столкновения ургулов с аннурским войском. Валину уже стало казаться, что они так и будут идти до самого Фрипорта, а может, и до океана, но однажды, когда солнце уже садилось и ветер с севера дул жестоким холодом, они вышли на крошечную поляну, в тихое, заросшее мхом местечко, с которого видны были серые пики Ромсдальских гор на севере.
– Здесь, – сказала мать, опуская мешок на невысокий гранитный валун.
– Здесь, – улыбнулся ей отец.