Готов поклясться, Джулиан играл ее лучше самого Грэма, лучше всех. Он настраивал свой «гибсон» до ультразвука, который не слышал никто, кроме него самого; его гитару ни с чем не перепутаешь. Остальные просто тянулись за ней, как слепые за поводырем.
Репетиционный зал воспринимался как пространство вне истории. Тут не было того неприятного ощущения вторжения в чужие владения, которое преследовало меня в других комнатах Уайлдинг-холла. Какой бы ни была история гостиной, она принадлежала нам. Мы ее сотворили, оставили след. Иногда мне кажется, что мы должны были там остаться, по-прежнему играть вместе. Если бы не то происшествие…
Лесли
Джулиан дал мне почитать книжку. Это когда мы с ним уже познакомились ближе, примерно через неделю после прибытия.
Иногда он так смущался. Не любил, когда его трогали. В первый раз, когда он меня поцеловал, я чуть не потеряла сознание. Он, кажется, тоже.
Но если дело касалось вещей, которые его действительно интересовали, он приходил в восторг, прямо как ребенок. На свой потаенный лад – никогда не повышал голос, хотя изредка смеялся. Смех у него был почти безумный и будто бы приносил ему громадное облегчение, как оргазм или чиханье. У Джулиана аж дух захватывало.
Мы лежали в его кровати – в первый раз, когда спали вместе. Чудесное утро. Совсем рано, солнце только заглянуло в окно – там такое волшебное окно, через которое открывался вид на мили вокруг, за леса до самого Даунса, где лиловели далекие-предалекие холмы.
Но при этом были видны и шпиль деревенской церкви, и крыша паба, и руины башни, которую мы искали и не нашли, хотя стояла она близко, в рощице возле кургана, о котором мы тогда тоже еще не знали. Странное окно. Как будто глядишь в телескоп одновременно с двух концов, с правильного и неправильного.
В общем, мы лежали в кровати, и я решила, что надо бы встать, сбегать в туалет и поискать чего-нибудь перекусить. Я начала выбираться из постели, но Джулиан задержал меня.
– Погоди, – сказал он и перегнулся через край.
Кровать у него была такая же, как и у меня в комнате, на высоких ножках: под ней свободно уместился бы еще один человек. А Джулиан хранил под кроватью все свои вещи: множество книг, конверты пластинок – не тех, которые он слушал, а чтобы разглядывать. Обложки тогдашних дисков – пальчики оближешь. Накуришься, поставишь запись, развесишь уши и рассматриваешь картинки на конверте. Чем только не развлекались, пока вай-фая не было.
Там были целые стопки книг. Карлос Кастанеда, Пол Боулз. Колода карт Таро. Джулиан обнаружил в старой части дома библиотеку – я туда не рисковала соваться.
Джулиан – другое дело. Книга нас и свела. Он сидел возле дома под старым дубом с каким-то толстенным томом. Я в шутку сделала вид, что хочу отнять книгу, он возмутился, и я сразу же извинилась. Я тогда только осваивалась в группе, считалась новичком. Жутко боялась взять неверный тон.
Но Джулиан повел себя ужасно мило: сказал, что не собирался меня пугать, но книга очень старинная, из тюдоровской библиотеки, как бы не испортить. Даже неизвестно, можно ли нам туда заходить. Видимо, библиотеку он обнаружил на второй день во время своих предрассветных блужданий и прихватил почитать несколько книг к себе в спальню.
Его впечатлило, что я читала Рембо и Джона Клэра. Не знаете его? Безумный поэт, который ночевал в кустах.
Я его могу по памяти цитировать. Думаю, тогда-то Джулиан и решил, что меня можно воспринимать всерьез.
Под кроватью лежало несколько древнего вида томов. В настоящих кожаных переплетах. Некоторые очень маленькие, размером всего с ладонь. Помню, я ожидала чего-нибудь совершенно дикого; думала, сейчас Джулиан покажет мне эзотерическую рукопись, которую откопал в библиотеке, древнюю инкунабулу или типа того.
Но он вытащил «Священное и мирское» Мирчи Элиаде в мягкой обложке.
– Знакома? – спросил он, держа книгу в своих больших ладонях, как пойманную бабочку. – Блестящая теория. Существует два вида времени, священное и мирское, обычное. Повседневность, когда мы ходим на работу, в шкоду и тому подобное, – это мирское время. А Рождество или другие праздники, всякие религиозные ритуалы или совместный сакральный опыт вроде участия в спектакле или музицирования – тут уже действует время священное. Это все равно как, – тут он схватил ручку и начертил на внутренней стороне обложки небольшую диаграмму Венна, две окружности, – кружок в кружке. Видишь? Большой кружок обозначает время мирское, нечестивое. А этот – священное. Знакомо ощущение, как будто минуты идут быстрее или медленнее? Так вот, они на самом деле движутся по-разному. Когда вступаешь в священное время, попадаешь как бы в иное пространство, заключенное внутри нормального мира. Оно туда вложено. Понимаешь?