«В Андреиче умер артист, — думал Дмитрий, слушая друга. — Складно плетёт…»
— Пришли они к терему на опушке леса, справа озеро, лебеди плавают — красота. Ну, зашли внутрь этого домика индивидуального проекта и улучшенной планировки, и тут-то у нашего богатыря челюсть так и отпала. Роскошь кругом, музыка играет, стол сервирован по первому разряду. И девки разномастные шастают в большом количестве, в исподнем и без оного. В общем, мечта мужчины. «Вот, — говорит плешивец, — расслабляйся, служивый, — всё твоё. — И добавляет вкрадчиво: — Только за прелесть эту платить полагается. Золото у тебя есть, защитник земли русской?» — «Нет, — отвечает ему воин, — не копил я злато, зачем оно мне?» — «Ой, зря, — покачал головой крючконосый. — Золото — оно всему голова, всему цена, всему мера. Ну, не беда — я помогу. Отдай мне в залог свой меч — на время, — а я тебе золота отсыплю». И поддался богатырь на уговоры — видно, морок на него навёл этот мелкорослый, да и девки тоже, сам понимаешь. Короче, отдал меч, взял кредит и ушёл в разгул — потешил плоть по полной программе.
«Да, — подумал Ильин, — можно понять мужика…».
— Долго ли, коротко ли, — вдохновенно продолжал рассказывать каплей, — но пришло к нашему доброму молодцу похмелье. Приметил он, что еда дерьмецом отдаёт, что по углам хоромы крысиные глазки посверкивают, и что за лицами девок ведьмячьи хари проступают. Вскинулся воин и давай искать хозяина заведения, чтобы, значит, меч свой вернуть. Да только нет нигде плешивца — как в воду канул, вместе с мечом. Тут-то и понял парень, что развели его на сладком, как пацана. Порушил голыми руками всё здание — девки в лягушек превратились и в озеро попрыгали, роскошь золочёная черным прахом рассыпалась, — а что толку? Крючконосого и след простыл!
И с тех пор бродит этот воин по Руси, ищет того колдуна, чтобы поговорить с ним очень задушевно. А главное — меч свой вернуть хочет, потому что пришла пора его в дело пускать: враги кусок за куском от державы отхватывают, да изнутри плесень лезет из всех щелей. Вот такая сказочка, товарищ лейтенант.
— Да, со смыслом байка. И найдёт воин свой меч, как ты думаешь, товарищ без пяти минут кап-три?
— Я так думаю, — очень серьёзно ответил Пантелеев, — что в поисках этих воину надо помочь, потому как…
Он не договорил — в дверь каюты постучали.
— Да! — отозвался капитан-лейтенант, отработанным движением закрывая ящик стола, в котором размещались фляжка, гранёные «пусковые шахты» и нехитрая закусь: в условиях, «приближенных к боевым», сервировать «банкет» в открытую считалось признаком дурного тона. — Войдите!
На пороге возник мичман-контрактник.
— Товарищ капитан-лейтенант, разрешите обратиться к товарищу лейтенанту?
— Обращайтесь.
— Товарищ лейтенант, вас вызывает командир.
«Зачем я понадобился „бате“? — размышлял Ильин, шагая по коридору — Грехов за мной вроде не числится… Не вовремя, чёрт, — амбре от меня, а „батя“ на этот счёт строг: не разделяет он утверждения „флотский офицер должен быть слегка выбрит и до синевы пьян“, предпочитая оригинальную формулировку российского императорского флота „до синевы выбрит и слегка пьян“. И вообще — по военной геометрии, „кривая любой формы всегда короче прямой, проходящей в непосредственной близости от начальства“.
— Разрешите? — спросил Дмитрий, переступая комингс. — Товарищ капитан первого ранга, лейтенант Ильин по вашему приказанию прибыл!
Командир окинул молодого офицера цепким взглядом и буркнул сердито:
— Плохо службу начинаешь, лейтенант. Что, желудочный отсек «шилом» промывал? Смотри у меня — ещё раз замечу, вздрючу во все пихательные и дыхательные, не посмотрю, что особых претензий у меня к тебе пока что не имеется.
Дмитрий почувствовал, как у него запылали уши. До сих пор он ни разу не слышал от «бати» худого слова: командир мог служить иллюстрацией к фразе «строг, но справедлив».
— Ладно, — смягчился каперанг, — не за тем тебе звал. Мать у тебя умерла, лейтенант, — такие вот дела. Даю тебе неделю — лети в Питер, сделай там, что надо… Один хрен, — он тяжело вздохнул, — стоим у пирса, как «Аврора» на вечной стоянке… Документы тебе уже оформляют — заберёшь у писаря. Всё, Ильин, свободен — иди.
— Вот, Димочка, и остался ты сиротой, — Мария Сергеевна, соседка по лестничной площадке, горестно покачала головой. Она знала Дмитрия с детства, и даже была для него кем-то вроде няньки — присматривала за мальчишкой, если возникала вдруг такая нужда. И сейчас она смотрела на него так, как издавна добрые русские женщины смотрели на сирот. И неважно, что сироте уже двадцать три года, что на его плечах офицерские погоны, и что приставлен он к самому страшному оружию, изобретённому хитроумным человечеством, — для старушки, давно вырастившей собственных детей и тщетно дожидавшейся внуков, Дима так и остался малолетним сорванцом, за которым нужен глаз да глаз.