— Не угнетайся, — добавил Михаил, заметив колебания молодого лейтенанта. — Я тебя не на пьянку зову, по пять капель — и хорош. До вахты у тебя времени много — выспишься.
— Ладно, Андреич, — сдался Дмитрий, — ты и мёртвого уговоришь.
В каюте капитан-лейтенант разделся первым и, пока Ильин снимал шинель, успел извлечь из рундука фляжку со спиртом, два гранёных стаканчика и «чуток бросить на зуб». В шестидесятых-семидесятых годах содержимое провизионных камер советских атомных субмарин поражало. Моряки-подводники в изобилии снабжались превосходным молдавским «каберне», черной и красной икрой и прочими деликатесами, которыми мог похвастаться далеко не каждый столичный ресторан. Но в восьмидесятых всё это гастрономическое изобилие уступило место гораздо более скромному рациону — отношение «руководителей партии и правительства» к «защитникам подводных рубежей отчизны» изменилось. И только военно-морское «шило» на флоте не переводилось никогда, невзирая ни на войны, ни на разруху, ни на разгул демократии.
После первого стаканчика в организме и на душе потеплело, а после второго между друзьями вновь пошёл разговор на больную тему, волновавшую обоих. Медленное умирание флота вроде приостановилось, но его реанимация шла черепашьими темпами, вызывавшими понятное раздражение у людей, небезразличных к судьбе России. Во времена советские, когда десятки атомных подводных ракетоносцев бороздили все океаны планеты от полюса до полюса, от закладки до передачи флоту субмарины размером с крейсер проходило всего два-три года, а для торпедных лодок-охотников — и того меньше. Именно этот флот положил конец морскому господству американцев и сделал возможным переговоры об ограничении стратегических вооружений.
А теперь, когда отслужили своё ветераны прежних серий, пошли на слом «наваги» и «мурены», а в строю оставались с десяток «кальмаров» и «дельфинов», постройка «князей» — ракетоносцев четвёртого поколения — растягивалась на десятилетия. Головной «борей» — «Юрий Долгорукий», прозванный «Юрием Долгостройным», — по аналогии со старинным парусником «Трёх иерархов» называли ещё и «Трёх президентов»: подводный крейсер был заложен при Ельцине, спущен на воду при Путине и достраивался при Медведеве. А ведь было, было время, когда боевые корабли выпекались на верфях как блины на хорошей кухне.
— Не понимаю я, — горячился Ильин, — есть деньги на строительство казино, бизнес-центров, борделей, мать их, а на флот — нету! Ну да, ушли опытные инженеры и рабочие-судостроители, заводы годами простаивали — это понятно, но финансирование! Программу возрождения флота приняли — хорошую программу, да, — но она пока что только на бумаге! Неужели наши олигархи не понимают, что лучше быть независимым удельным князем, чем вассалом чужого короля? В мире уважают сильных — это же и дураку ясно! Или я ни хрена не понимаю? Или президент ничего не может сделать с этой бандой?
— Вечные российские вопросы «Кто виноват?» и «Что делать?», — глубокомысленно заметил Пантелеев, вновь наполняя гранёные патрончики. — Дело надо делать, каждому на своём месте, а философия… Давай-ка я тебе лучше одну сказочку расскажу, да не простую, а с подковыркой.
Они выпили, и Михаил пояснил:
— Рыбачили мы, значит, в прошлом отпуске на Селигере — люблю я это занятие. И набрели в глуши как-то под вечер на одну избушку на курьих ножках, где обитал весьма колоритный дедок. Он-то нам эту баечку и поведал.
Пантелеев уселся поудобнее на койке и начал, входя в роль былинного сказителя:
— Жил-был некогда на Руси воин-богатырь и мечом булатным рубежи державы от врагов хранил — всяких летучих змеев и кощеев почтенного возраста выводил в расход без разговоров о правах разных вредных меньшинств. И вот дошли до него слухи, что завелась в одном краю гниль непонятная — люди стали портиться, про честь и совесть забывать. Воин снарядился и пошёл туда, чтобы на месте разобраться в ситуации. Прибыл, огляделся, и видит — топает ему навстречу плешивый крючконосый мужичок неопределённого возраста, мелкого роста и непонятно какой профессии. Богатырь хотел сходу его мечом по маковке приложить — уж больно внешность у этого типа была пакостная, — но придержал руку. Вроде как и не за что — прохожий никаких враждебных действий не производил. Наоборот — как увидел воина, разулыбался до ушей, словно родственника встретил, и говорит ему: «Ратник славный, устал ты, поди, воевать без выходных и даже без перекуров! Весь ты изранен, а царь-батюшка отпуск тебе не даёт. Пойдём ко мне, друг ситный, хоть немного отдохнёшь». И безобидный такой весь из себя — глазки добрые, ручки тонкие, и ни меча в этих ручках нет, ни даже ножика перочинного.