- Не видишь, едет божественный Арета, величайший из великих! - наехал на него другой воин.
Упасть в пыль и расплакаться. Но Павел, выпрямившись во весь свой небольшой рост, крикнул злобно:
- Кто такой этот ваш Арета?
Стало очень тихо, только мухи продолжали гудеть.
- Я царь, - пояснил юноша в белой тунике, останавливая лошадь.
Его спутники остановились тоже.
- Ну и что? - спросил Павел.
- Ты должен уступить мне дорогу, - спокойно ответил Арета.
- С какой это стати? - усмехнулся рассерженный Павел. - Все мы Адамова семени. Чем ты лучше меня?
- Хотя бы тем, - царь и бровью не повел, - что у меня - деньги и власть, а ты нищ и бесправен.
- Над чем твоя власть? - неестественно взвизгнул Павел. - Над любовью, над рождением, над смертью? Как бы не так! А деньги!.. Деньги оказывают тебе плохую услугу. - Павел хихикнул. - Они создают тебе иллюзию всемогущества, а ты так же гол и беспомощен перед ликом Господним, как я.
Арета недоуменно пожал плечами.
- Любовь? Рождение? Смерть? Любую женщину я могу заставить полюбить себя. Да и так красивейшие женщины - мои. Они рожают мне малышей. - Он улыбнулся. - А у тебя есть женщина и малыш?
Павел промолчал.
- Что тогда ты понимаешь в рождении и любви? - Царь удивленно поднял черные толстые брови. - А что касается смерти... Я могу велеть убить тебя, а ты меня - нет.
Арета чуть шевельнул пальцем, и тут же два воина, спрыгнув с коней, жестко схватили Павла за локти.
- Все равно в смерти я сильнее тебя! - крикнул Павел. - Я бессмертен, а тебя съедят черви!
- Безумец, - усмехнулся Арета. - Всех съедят черви. Когда мы будем трупами, между нами не будет разницы, но я богаче тебя на жизнь, болтун! Убейте его.
"Господи Иисусе! - взмолился несчастный Павел. - Господи, спаси и помоги. Не оставь меня в беде, Иисус, галилеянин! Не для того же ты заговорил со мной, чтобы позволить смерти забрать меня сейчас. Сейчас, когда я еще ничего не успел сделать..."
Царь с усмешкой заглянул в настойчивые глаза наглого оборвыша, осмелившегося спорить с ним. Никто не верит, что смерть случится именно с ним. Всегда кажется: "Уж я-то останусь жить". Навсегда.
"...Господи Иисусе!"
И уж подавно никто не верит, что смерть случится прямо сейчас, что время высыпает последние свои секунды.
Разряженный красавчик на белой кобыле весело рассмеялся.
- Нет, я его помилую, - сказал царь.
"Спасибо, Иисусе!"
- Но опасно поощрять дерзких, - добавил Арета. И кивнул воинам: Выколите ему глаза!
Павел метнулся в ужасе, стражники крепче стиснули его локти. Он продолжал метаться, биться в живых железных тисках. Стражники держали. Красавчик смеялся.
Арета удивленно спросил:
- Чего же ты боишься, умник? Ты же бессмертен. Глаза по сравнению с бессмертием - такая мелочь, пустяк, два комочка слизи - не больше.
"Господи, не оставь меня!"
Один воин, продолжая держать Павла, достал кинжал и нацелился пленнику в левый глаз.
Павел отчаянно замотал головой.
Второй воин толкнул Павла, вывернул руку за спину, запрокинул ему голову, цепко схватив за волосы.
"Господи, Иисусе!"
- Стойте! - приказал Арета. - Не здесь. Ведите его во дворец. Этот случай надо использовать в назидание кое-кому из тех, кто тоже любит разевать рот и трепаться о равенстве.
- Прости, что вмешиваюсь, о, повелитель, - обратился к царю начальник охраны. - Но этот человек - иудей. Если приговор немедленно не привести в исполнение, набежит толпа занудных старцев, будет ныть, канючить, просить за своего соплеменника...
- Принесут золото! - подхватил со смехом разряженный красавчик.
- Именно, - кивнул царь. - Пусть приносят, пусть канючат. Мы поторгуемся, у нас есть что взять взамен.
- Ты опять наделал долгов, противный? - кокетливо улыбнулся Арете юноша на белой кобыле.
- Да, - скривился царь. - Ты мне недешево обходишься. Ведите преступника, - сказал он охране.
Павел брезгливо сплюнул, когда бренчащая золотом кобыла пронесла мимо него своего разряженного седока. Держащие Павла воины сделали вид, что не заметили этого плевка. Тот, что постарше, перехватил поудобнее Павлов локоть, второй подвел поближе своего коня.
Как только божественный Арета, величайший из великих, вместе со своим эскортом скрылся за поворотом, простые смертные подняли страшный гвалт.
- "Красивейшие женщины..." - передразнивает рыбник. - "Красивейшие женщины мои", а сам-то... С этим...
- Во-во! Только красоток на него переводить!
Маленький старичок чуть не плачет, горячится:
- Как он сказал о детях! Как сказал о детях! Тепло, будто человек... А кто велел Лидии вытравить плод? А? Кто, скажите, граждане? Не Арета? Голубке, беляночке Лидии! И продал ее потом римскому центуриону, как яловую ослицу продал, граждане...
- Да! - встрял визгливый голос. - А у Долмации отнял младенца и бросил псам!
- Не псам, а свиньям, - возразили ему.
- А я говорю - псам!
- Свиньям!
- Ты ничего не знаешь, так не разевай свою вонючую пасть!
- Ах, у меня вонючая пасть?! Да ты...
Воины, арестовавшие Павла, с отъездом хозяина тоже утратили профессиональную безмолвность. Расслабились, с удовольствием долго молчавших людей принялись перемывать косточки и Арете, и его свите.
Тот, что помоложе, перехватил Павла, подвел к коню. Поскользнувшись на перезрелом апельсине, выругался грубо.
Павел дернулся изо всех сил, неожиданно для себя вырвался вдруг, побежал отчаянно, спиной ожидая удара и неминуемой боли.
Бежал, боялся, долго, ничего не видя вокруг, не слыша ничего, кроме своего захлебывающегося дыхания. Потом остановился, упал на спину, не видя ничего над собой, катался в пыли, царапая рвущуюся изнутри грудь, выл беззвучно сквозь зубы, растягивая горькие от пота губы.
Потом встал и побрел медленно. Шел, шатаясь, стискивая пальцами вздрагивающие виски.
Полдня петлял Павел по душным кривым дамасским улочкам, искал переулок Прямой. Спрашивал, замирал, заслышав бряцанье оружия и четкий шаг римских легионеров. Те проходили по городу человек по восемь, спокойно, не подозревая о существовании Павла, не подозревая о его страхе.