Наконец, обессилевший и голодный Павел добрался до дома Иуды.
- Мир тебе, - прошептал обрадовано. - Мир тебе, добрый Иуда!
- Мир тебе, - поцеловал Павла хозяин.
Отвел глаза, начал теребить пальцы:
- Мир тебе, Павел, тарсянин. Доброго вечера. Только... - Иуда затосковал. - Прости, но старейшины велели, как придешь, связать тебя и выдать Арете. Ты, мол, смутьян отчаянный, дерзишь, можешь навлечь на общину гнев властей. Закон и справедливость требуют твой выдачи.
- Закон и справедливость? - горько переспросил Павел.
- Ну в большей-то степени старейшина синагоги, - доверительно прошептал добряк Иуда. - С ним никто не спорит. Ему уже сто восемь лет, он потерял способность слушать. Короче... - Он решительно схватил Павла за руку.
Тот умоляюще накрыл его руку своей.
- Иуда! - сказал жалобно.
- У меня дети. И жена на сносях. Они не отвечают за твой глупый язык, - проворчал Иуда, бледнея. - Это - твоя беда.
- Нет! - вскрикнул Павел. - Нет чужой беды! Мы - одно тело. Ударишь одного, больно всему миру. Спрячь меня, брат Иуда!
Дверь распахнулась от резкого удара снаружи. В дом вошли два воина дамасской стражи.
- Этот? - кивнули на Павла.
Тот отпрянул так испуганно, что толкнул Иуду. Испугался еще больше и заметался по комнате.
Плоское, тупое лицо одного стражника заиграло весельем, он захохотал нарочито громко и бросился ловить Павла. Он гонял свою жертву из угла в угол, подгоняя тычками, улюлюканьем, опрокидывал стулья и сметал со стола посуду. Останавливался на секунду, захлебываясь самозабвенным смехом идиота, подпрыгивал, вскрикивал, пугая; по широкому раскрасневшемуся лицу потекли мутные слезы.
Иуда тоже плакал, бормотал что-то, забившись в угол.
Второй стражник спокойно стоял в дверях: другого выхода из комнаты не было. Стоял, смотрел бесстрастно, как резвится его товарищ, молчал.
Первый не уставал смеяться, но вспотел, стал нетерпеливее и злее. Уже не в шутку лупил Павла древком копья, если бедолага не успевал увернуться. Наконец, враз посерьезнев, прыгнул неожиданно ловко и почти схватил преступника. Цыкнул, развернулся, прыгнул снова.
Загнанный Павел, зажмурившись, ринулся в дверной проем, готовый погибнуть немедленно, только бы его не коснулись омерзительно потные ладони зловещего весельчака.
Второй стражник спокойно стоял в дверях. Повернулся неспешно, когда Павел пробежал мимо. Стоял, смотрел бесстрастно, как его товарищ с воплями погнал беглеца по улице. Потом, пожав плечами, лениво зашагал следом.
Евреи затаились в своих домах, смотрели настороженно, как убегает из их спокойного квартала безумный тарсянин, агент синедриона, фарисей, обратившийся вдруг в христианство.
Они уже не увидели, как невесть откуда взявшийся негр, поставив на мостовую кувшин, который нес на плече, сграбастал прыткого стражника, стукнул головой о стену. Отбросил брезгливо и зашагал прочь со своим кувшином, ведя за руку вконец ошалевшего Павла.
Второй стражник нашел своего товарища, взвалил на спину и поволок в казармы.
Негр вел Павла по уже знакомым тому местам. "Здесь, в Дамаске, мы не живем с евреями", - сказал когда-то приятный с виду человек по имени Варнава. Тогда Павел так и не дошел до назорейской общины. Как хорошо, что она далеко от еврейского квартала!
Павел невольно всхлипнул. Надо скорее убираться из Дамаска: евреи, раз уж решили, обязательно выдадут его властям.
- Теперь тебе надо скорее убираться из Дамаска, - пробасил негр. Евреи обязательно выдадут тебя властям. Да и у нас с карликом пятки горят, за нами тоже погоня. Только вот какое дело: тебе придется на время спрятать нашу чашу, у тебя ее искать никто не будет.
- Куда спрятать? - растерянно спросил Павел.
- Это уж как тебе удобнее. - Негр поставил на землю свой кувшин, постучал согнутым пальцем в крышку.
- Чего тебе? - проворчал из кувшина тоненький голосок.
- Чашу давай.
Павел принял чашу, бессмысленно разглядывая надпись на стене, нацарапанную по-гречески: "Это - Митра".
- Брехня, - усмехнулся негр и осколком кирпича подписал снизу: "Сам ты - Митра".
Так чаша осталась у Павла с единственным условием: не оставлять ее на одном месте долее недели.
Не было ни благочестивых бесед, ни степенной трапезы. Наспех зажеванный кусок хлеба с водой - и дрожащий от усталости Павел почти в полной темноте бредет за Варнавой, который говорит что-то о родственнике Анании, служащем в когорте сирийских лучников. И сам Анания, короткошеий, коренастый, пыхтит рядом, вздрагивая от малейшего шороха.
Темень, факелы, доброжелательный голос объясняет:
- Нет, братцы, ворота мы вам, конечно, не откроем. Но тут недалеко строящийся участок стены, переберетесь.
Темень, бесконечная шаткая лестница, узкая, деревянная. Усердный Варнава подталкивает снизу, подбадривает. Толстый Анания молча ползет следом. Тот же доброжелательный голос, уже сверху, торопит:
- Давайте, давайте, пока не подошли клуши.
- Клушами сирийские лучники называют дамасских стражников, - успевает пояснять неунывающий Варнава, запыхавшийся от долгого подъема. - Те украшают доспехи золочеными крыльями и носят перья в шлемах, не по уставу.
- Клушами мы называем тех, кого топчут римские орлы! - гаркнул кто-то рядом.
- Эй, потише там насчет римских орлов! - крикнул в ответ родственник Анании.
- Хотите разговаривать потише, подходите поближе! - рассмеялись в ответ.
Белые перья покачивались в нескольких локтях от встревоженных спутников Павла: отряд дамасской стражи проходил по внешней стене.
Родственник Анании и двое его товарищей по оружию с глумливым кудахтаньем прыгнули на стену.
Никто не верит в собственную смерть, она всегда случается с кем-то рядом.