В тот вечер, когда я сидел в своей комнате, пожелав спокойной ночи хозяину, мой разум был занят данным мне заданием — просидеть три дня и три ночи перед гробницей Мевланы Джелаледдина Руми.
Из прочитанного мной я знал, что Конья была великим духовным центром семь столетий назад, во времена Руми. Многие суфийские мастера собирались в этом городе, и все основные религии мира пришли в Малую Азию на как будто заранее подготовленное пересечение путей, слияние воедино внутренних истин, подчеркивающих внешние формы религий. В это время из Китая пришел Буддизм, и, конечно, к этому времени Конья уже являлась великим центром Иудаизма и Христианства, а также Ислама.
Я читал, что Руми родился в Персии в 1207 году. Он поселился в Конье, где, как полагают, у него было десять тысяч последователей и где он умер в 1273 году. Имя Руми тесно связано с именем Шамси Табриза, «Солнца Тебриза». Существует множество рассказов о первой встрече этих двух необыкновенных людей. В одной из таких историй говорится, что во время их первой встречи Шамси Табриз схватил рукописи книг, которые до этого момента были делом всей жизни Руми, и бросил их в колодец со словами: «Ты хочешь получить их обратно? Я обещаю, что они будут сухими». В это решающее мгновение Руми признал в Шамси своего духовного учителя и бросил рукописи, представлявшие его прошлую жизнь. Оставив свою семью и своих учеников, он последовал за Шамси в уединенное место и оставался там два с половиной года. Ученики Руми рассердились на Шамси и, как говорят, в конце концов убили его, хотя его тело так и не смогли найти. Но к этому времени его работа была выполнена, и в течение семи столетий влияние Руми распространялось по миру через его мистические труды, стихи и через орден Дервишей Мевлеви, который был основан на его учении.
Это было все, что я действительно знал о нем, и все же я не совсем верил в то, что присутствие великого суфий-ского мастера существует до сих пор, даже семь столетий спустя после его смерти. Предположительно, я уже имел опыт, на что похож открытый контакт с живым присутствием человека, умершего много лет тому назад, но теперь я вспомнил, как Хамид сказал мне в Англии, вручая почтовую открытку: «Однажды, Божьей волей, ты посетишь это место; и если ты сделаешь это, то ты будешь знать, что твое настоящее путешествие началось».
На следующее утро, исполнив ритуал омовения с особой тщательностью, я направился к могиле Шамси Табриза. На этот раз ворота были открыты. Площадь перед зданием была пуста. Ветер кружил обрывки бумаги вокруг деревьев, а мелкие капли холодного дождя сверкали на тротуаре. Прямо около двери стояла полка для обуви, на которой были аккуратно расставлены три или четыре пары обуви. Я разулся и вошел в комнату. В тусклом свете масляных ламп, горевших на другом ее конце, я смог разглядеть только силуэты группы молившихся людей.
Хотя ни одна из этих деталей не имела значения, потому что как только я переступил порог, уже невозможно было избавиться от невероятного присутствия, заполнявшего комнату. Как будто я вошел в другое измерение, где сила любви настолько велика, что разбивает вдребезги все предвзятые мысли, начисто вымывает прошлое, врывается вовнутрь, чтобы отпереть дверь к сердцу. Помню, что я пытался молиться; хотя не было нужды в том, чтобы говорить или делать что-либо. Нужно было только открыться и позволить этому присутствию любви войти в тебя. Я не знаю, как долго я простоял там, также я не помню, как я уходил оттуда и направлялся к гробнице Руми для своего длительного дежурства. Только что я был в гробнице Шамси Табриза, а в следующее мгновение я оказался во дворе около гробницы Руми, сидящим на лавочке у фонтана, а воротник моего мехового пальто было аккуратно приподнят, чтобы защитить мое лицо от ветра. Я прошел в открытые ворота, пересек дворик и увидел, что дверь, ведущая в гробницу и музей, открыта. Я вошел, отметив великолепие здания и самой гробницы, знакомое мне по изображению на почтовой открытке, которую Хамид дал мне в Англии, а затем снова вышел во двор, намереваясь начать мое долгое дежурство.
Я просидел на скамейке совсем недолго, когда почувствовал легкий удар по правому плечу. Мне потребовалось невероятное усилие, чтобы открыть глаза, и сначала я не мог сфокусировать их. Когда я все же сделал это, то я увидел человека в униформе и в фуражке, склонившегося надо мной и глядевшего на меня довольно строго.
— Йок, — сказал он.
— Что йоте? — ответил я, не совсем понимая, что происходит.
— Йок, — твердо повторил он, выпрямившись и показывая на ворота. Я начал протестовать, но он прервал меня, пригласив еще одного человека в униформе. На этот раз сомнения не было, поскольку этот человек говорил по-английски: — Я сожалею, сэр, но сидеть около гробницы запрещено. Поэтому идите посетить Мевлану, а затем мы проводим вас в музей, да?
— Но, видите ли, — пытался объяснить я, — меня просили посидеть здесь. Я имею в виду, что мне велели сидеть здесь три дня и три ночи.
— Это невозможно. Пожалуйста, уходите.
Собралась толпа, и, как всегда, была горячая дискуссия на турецком. Первый человек в униформе, повернувшись ко мне спиной, рассказывал им об этом, а второй угрожающе стоял надо мной, показывая на ворота. Я ехал за несколько тысяч миль от Англии, исколесил Турцию и, очевидно, приближался к концу своего путешествия, получив специальные наставления от того, кто был, несомненно, важным человеком в Стамбуле, просидеть около гробницы три дня и три ночи. Я решил упорствовать и не двигаться. Самое худшее, что они могли сделать, это позвать полицию, но в тот момент прибытие даже всех полицейских сил казалось несущественным. Я опять закрыл глаза, глубоко вздохнул и попытался представить, что вокруг не было никого.
Казалось, что это подействовало, но потом я почувствовал еще один удар по плечу, который на этот раз был более сильным, а затем кто-то потряс меня за плечо. Я продолжал свою медитацию, пытаясь стряхнуть его руку.
Но потом я услышал еще один голос, такой добрый и мягкий, что я открыл глаза и увидел старика с седой бородой и в голубом костюме в полоску, стоявшего там и улыбавшегося мне.
Старик взял меня за обе руки, поцеловал их, поднял их к своему лбу в приветствии. Он помахал кому-то из толпы. Это оказался Фарид, молодой человек, переводивший мой разговор с Шейхом во время моего предыдущего визита в Конью. Мы тепло поприветствовали друг друга. Я был так удивлен, увидев его, у меня было столько вопросов к нему, что я едва мог говорить.
Старик объяснял мне что-то по-турецки. Фарид немного послушал, а затем повернулся ко мне: — Дэдэ говорит, что он знал, что ты придешь. Он говорит, что ты должен идти с ним в его дом, где он приготовил комнату для тебя. Пожалуйста, пойдем, и я тоже пойду с вами и буду переводить.
— Но.., — начал протестовать я. Но тут же был прерван новым потоком турецкой речи.
— Дэдэ говорит, что он знает, что тебе были даны определенные инструкции, но теперь это не имеет никакого значения, и здесь на самом деле нельзя сидеть. Кроме того, гробница закрывается через полчаса.
Старик лучезарно улыбался мне, словно я был его другом всю жизнь.
— Пожалуйста, спроси его, — сказал я Фариду, — не знает ли он человека в Стамбуле, который послал меня сюда?
Мой вопрос был переведен старику, и он разразился смехом, заставив всю толпу смеяться вместе с ним.
— Он говорит, что, конечно, знает — иначе, как бы он узнал, что ты придешь сюда?
— Но если они знают друг друга, то почему тот человек в Стамбуле не знал, что я не смогу сидеть здесь и выражать свое уважение Мевлане?
— Дэдэ говорит, что он знал, что ты не сможешь сидеть здесь, но важно было намерение, а не само сидение.
Все это переводилось к удовольствию толпы, которая была заворожена тем, что здесь происходило. Даже охранники счастливо улыбались. Когда было произнесено слово «Мевлана», на мгновение стало тихо. Я стал центром внимания, каждый хотел поговорить со мной. Фарид поворачивался от одного человека к другому, объясняя, как мог, ситуацию. Наконец, когда стали закрывать ворота, толпа потихоньку разошлась. Мы втроем остались у гробницы. Фарид остановил такси, и мы поехали по узким улочкам Коньи.