Щеки у Зумента вспыхивают.
- Ты что, за сырка меня принял? Я считаю, театр закончен!
- Допустим. Что дальше?
- Мне что, валяться у двери, как последнему сушке?! - Зумент переходит сразу на крик. - Ты что, про Жука не слышал?!
- Что-то не припомню.
Калейс - само спокойствие.
- Тогда спроси у тех, кто помнит! Передо мной такие, как ты, начальники в штаны пускали!
- Вон как? А еще что?
- Еще? - шипит Зумент. - А что тебе надо еще?
- Ну так вот, Жук: кто-нибудь уйдет домой, освободится койка - сможешь перейти. Я когда-то тоже спал у дверей.
- А я не буду!
- Дело твое - спи на полу!
Калейс поворачивается к Зументу спиной и отходит к своей койке, тем самым давая понять, что разговор окончен.
У Зумента от недоумения даже челюсть отвисла, Что происходит? Неужели они впрямь не знают Жука, не испытывают перед ним страха? Или тут не действуют старые законы блатного мира?
- Я - Жук, ясно вам?! Жук! - выкрикивает он и тычет пальцем себе в грудь.
Ребята переглядываются, кое у кого в глазах мелькает испуг, замешательство. Но никто не изъявляет намерения подойти и стать с ним рядом. Все выжидают - что будет дальше. И тут Зумент в бессильной злобе и обиде пронзительно орет:
- Хлопцы, неужели допустите, чтобы над вами стоял лягавый? - Он протягивает руку и показывает на Калейса. - Он же попкам без мыла в ж... лезет!
Никто не шевелится. Тогда Зумент подскакивает к Калейсу, хватает его за руку и, кипя от ярости, выпаливает:
- Слышишь, ты! Будет по-моему или... или я и на мокруху пойду, понял?
Калейс грубо отбрасывает руку Зумента.
- Кончай вымахиваться, на характер тут не возьмешь!
В помещение входит воспитанник с постелью и матрацем и бросает все на пустую койку. Зумент быстро оглядывается по сторонам, отталкивает стоящего рядом с Калейсом колониста и вместе с матрацем сдергивает на пол сложенное аккуратным "конвертом"
одеяло, округло взбитую подушку.
- Вали мои шмотки сюда! - приказывает он парнишке, который принес ему постель.
Воспитанник в растерянности глядит на Калейса, но тот чуть сипловатым голосом говорит:
- Оставь, где лежит! - Затем резко: - Ребята!
Все члены совета отделения и кое-кто из "рядовых" подскакивают к нему, и их живой полукруг уже теснит Зумента назад - к двери. Зумент, выставив вперед плечо, силится устоять, но не тут-то было. Тогда он пригибается и, резко качнувшись, целит головой в живот Калейсу, но председатель совета боксерским финтом уходит вбок, и голова Зумента оказывается крепко зажатой у него под мышкой, остальные подхватывают Зумента за руки и за ноги. Увертываясь от пинков тяжелых ботинок, ребята с размаху кидают бывшего главаря банды на его койку.
Задыхающийся от злобы Зумент, потирая шею, волком глядит на обступивших его ребят. Вид у поверженного атамана жалкий и растрепанный, рубаха вылезла из брюк, рожа красная и потная, и на лицах у стоящих нет ни малейшего сочувствия. И Зумент понимает, что потерпел поражение в самом незавидном варианте. Он как последняя тряпка, как щенок лежит у ног победителей. Нет, не в драке над ним одержали верх, остервенения схватки не было, не было возможности получать и наносить удары. Его лишили даже этого последнего утешения - почетного поражения. Калейс, по всей вероятности, единственный, кто до конца понимает сейчас положение Зумента.
- Тебя предупреждали, - говорит он, - сам нарвался. Скажи спасибо, что по-настоящему ума не вложили. Я ведь тоже кое-что смыслю в боксе. Просто я знаю, где я, и неохота из-за тебя сидеть в ДиЗо [Дисциплинарный изолятор].
Но имей в виду: ты тут свои порядки не заведешь.
- Это мы еще поглядим, холуйская морда! - мычит сквозь зубы Зумент, но вокруг все над ним хохочут. Зумент переворачивается на живот и утыкается лицом в одеяло.
- Пошли! - слышит он голос Калейса.
Протопали башмаками по деревянному полу. Хлопнула дверь.
Нащупав края койки, Жук вцепляется в них обеими руками, впивается зубами в грубое одеяло, силясь сдержать рыдания, и напрягает мускулы, чтобы спина не начала предательски вздрагивать. Главаря налетчиков душит невыносимая горечь унижения, та самая, которую так часто испытывали от его жестокости другие.
Минуло полчаса, час. Ребята приходят, уходят, разговаривают между собой, но никому из них нет дела до Жука.
В этой же позе застает его и Киршкалн. Взглянув на лежащего ничком Зумента, он подзывает Калейса.
- Ну как? - вполголоса спрашивает воспитатель.
- Нормально. Переживает, конечно.
В коридоре загудел сигнал на вечернее построение.
- Ладно, не будем его сейчас трогать. Пускай отлежится! - подумав, решает Киршкалн.
Воспитанники выстраиваются по отделениям на "проспекте Озолниека" широкой дорожке, что тянется вдоль жилого корпуса. Председатели советов их видно по ромбам, вышитым серебряным галуном на нарукавных повязках стоят на правом фланге своих отделений. На черный строй льет свет мощный прожектор. В центре, у цветочной клумбы, стоят воспитатели. Тут же и начальник колонии Озолниек.
Дежурный командир сегодня Калейс. Он готовится к рапорту.
- Равняйсь!
Колонисты выпячивают грудь вперед, головы поворачиваются направо. По строю пробегает легкий шорох задевающих друг дружку рукавов. Сотни рук в этот миг соприкасаются, ощущая друг друга, сотни ног в грубых башмаках коротко шаркают по асфальту, подравнивая линию носков.
- Смир-рно!
Резкий поворот головы. Тишина. В груди трепет задержанного дыхания. Строй замер, превратясь в едипое целое, наделенное единой силой и волей. Быть может, силой и волей того человека с капитанскими погонами на плечах, который, подобно своим воспитанникам, замер по стойке "смирно" перед их строем.
- Равнение на середину!
Легким, чуть враскачку шагом дежурный командир Калейс с правого фланга направляется к центру.
И по тому, как он сейчас идет, и по выражению его лица видна ощущаемая им радость власти - в этот мпг все подчинены только его команде. Даже воспитатели, даже сам начальник.колонии! И все это видят п могут оценить. Калейс проходит мимо своего воспитателя, на этот раз не обращая на него никакого внимания. Взгляд устремлен вперед, на Озолниека, который ждет его - Калейса! По мере приближения к начальнику шаг обретает твердость, исчезают вихляние и шик бывшего рижского сорвиголовы, которые в начале пути еще были заметны. Громко припечатаны к асфальту последние три шага, щелкнули каблуки.