чает. С работы, бывало, придет: "Расма меня не искала?" Что-нибудь новое нарисует: "Надо Расме показать, что она скажет". Оттого так все и случилось в ту злополучную ночь... Я уверена, что, если бы они приставали только к Валдису, ничего бы не было. Но к его девушке - тут у него рассудок помутился. Не знаю, вправе ли я говорить вам про это... сам Валдис мне ничего не рассказывал, я обо всем узнала от Расмы... - Женщина вновь умолкает. Молчит и Киршкалн.
Говорить или не говорить - это ей решать.
- Вы можете дать мне слово, что сын о нашем разговоре не узнает?
Киршкалн утвердительно кивает.
- Валдиса привел в такую дикую ярость не страх, что девушка утонег, если ее бросят в реку. Расма хорошая пловчиха, и глубина там не более чем по пояс.
Это и на суде подчеркивалось - ни ей, ни Валдису ничто не грозило гибелью. Все равно. Но перед тем как подошли посторонние, Расма стирала в Гауе белье и была в одном лишь легком платьице. Мужчины эти сперва волокли ее по траве, потом схватили за руки, за ноги и стали раскачивать. А девушка была почти нагая. Они и давай отпускать всякие похабные шуточки, издеваться над девчонкой. Не знаю, может, вы, мужчины, ничего ужасного в этом и не усмотрели бы, но для Валдиса с Расмой...
Киршкалн чувствует, как кровь ударяет ему в голову.
- В суде об этом не было сказано ни слова. Я говорила тогда Расме, что надо все рассказать, но эта дурочка пришла в ужас: "Да что вы, разве можно об этом вслух! И потом, что скажет Валдис? Разве не достаточно мерзко было уже тогда?" Так оно и осталось. Да и навряд ли это сыграло бы роль.
Скайдрите Межуле перевела взгляд на окно и задумалась.
- А Расма работает или учится? - после долгой паузы поинтересовался Киршкалп.
- Учится на факупьтете биологии. Они отправились по Гауе как раз после ее вступительных экзаменов в университете. Валдис и отпуск себе подгадал к этому времени.
- Я мог бы повидаться с этой девушкой?
Заметив тревогу во взгляде Межуле, Киршкалн спешит ее успокоить.
- Нет, нет, обо всем этом я не скажу ни слова.
Можете не беспокоиться.
- Вам придется зайти в конце дня. Она живет неподалеку, но сейчас ее нет дома.
- Что ж, можно и в конце дня, - говорит Киршкалн и задает вопрос, давно бывший у него на уме: - Почему вы не отвечали на мои письма, не приезжали навестить сына?
- Понимаете... - затрудненно отвечает женщина. - Письма я получила, но... я ведь не знала, что вы за человек. Валдис не хочет, чтобы я туда приезжала. "Нечего тебе делать в таком месте, - сказал он, когда мы прощались. - Дай слово, что никогда ко мне не приедешь". И я дала ему слово.
- Н-да... тогда конечно, - задумчиво произносит Киршкалн. - Ну, поглядим, как будет дальше. И вот еще что - извините за бестактный вопрос - при каких обстоятельствах умер ваш муж?
- Упал, когда приколачивал лозунг к фасаду дома. Можно было и по-другому, но он рискнул, отчаянный был. С тех пор прошло двенадцать лет. Валдису, наверно, очень недоставало отца. Мальчикам, когда они подрастают, отец все-таки нужнее, чем мать.
А то в них возникает какая-то пустота. В чем дело - не знаю; мы, женщины, заполнить ее не умеем. - Рука вновь тянется к кармашку халата, но Межуле делает над собой усилие, поднимает глаза на Киршкална и шепчет: Помогите Валдису!
- Что смогу, сделаю, - говорит он и направляется к двери. - Если зайду к вам часов в пять, это будет удобно?
- Конечно! Буду ждать. И Расма тоже.
Навестив двух недавно освобожденных воспитанников и с большим трэдом отыскав в воскресный день нужного ему судейского работника, Киршкалн неторопливо шагает по щербатому тротуарчику улицы GJню, размышляет о своих ребятах - бывших и нынешних.
Досрочно освобожденные осенью воспитанники пока что держатся. За Крауклиса, пожалуй, можно уже быть спокойным, а за Булавского? Иманта он застал за столом, на котором были брошены только что сданные карты и стояли бутылки с пивом. Двое дружков поспешили откланяться. Имант сидел и молчал. Ему, кажется, стало стыдно перед бывшим воспитателем.
Дверь из кухни иногда приоткрывалась, в ней показывалась голова матери, выпаливала несколько бранных фраз и вновь исчезала для обдумывания следующего заряда.
- Как живется? А как может житься бывшему арестанту? Сами знаете!
По всему чувствовалось, что дела у парня не клеятся. Мало-помалу кое что из него удалось вытянуть.
- На работу устроили, но мне не понравилось.
Я им там был ни к чему. Как собаке пятая нога.
Ушел. Поступил в другор место, но и талт глядят исподлобья, как на волка. Из отдела кадров ужо стукнули - сидел. Когда подходишь, сразу лапы в карманы - боятся, как бы за руку здороваться не пришлось, либо кошельки щупают - не вытянул ли. Так и охота в морду двинуть. Помочь? Нет, от вас мне ничего не надо. Если начнете помогать, еще хуже станет. Все равно уйду и оттуда. Выдержку, говорите, не надо терять? А я и не теряю.
Из кухни снова просовывается женская голова:
- И чего эта милиция покоя малому не дает? Как только чего упрут в нашем районе или драка какая, - так сразу сюда. Этак и спятить можно. Говорю, поставьте ему койку прямо в милиции - не надо будет тогда бегать, сразу будет видно, чего он делает. Ежепи подозрительный, так приставьте к нему караульного. Вон соседи уже здороваться перестали, у нас все равно что в участке - только и бегают туда-сюда эти с блестящими пуговицами.
Что было сказать Киршкалну в ответ на эту тираду? Он говорил о том, что долг милиции проверять, не замешаны ли бывшие колонисты в каком-либо новом деле. И насчет работы тоже. Надо потерпеть, со временем все изменится, если хватит выдержки и характера не поддаться, доказать, что с прошлым покончено раз и навсегда. Не так-то просто завоевать доверие людей, на которое однажды наплевал.
- Легко говорить, а попробуйте это испытать на своей шкуре, - юноша иронически скривил рот. - Конечно, буду стараться, что мне остается.
Но в его словах не было убежденности, не было той веры в будущее, какую воспитатель видел у парня в глазах осенью, в день освобождения. О дружках, с которыми он только что играл в карты, Булавский говорить не захотел. Нет, они не с его работы, так - старые знакомые.
Плохо, совсем дело дрянь. Значит, придется еще раз сходить к нему на работу, с ним самим еще раз поговорить. Старые знакомые! Киршкалн знает, к чему это приводит, когда ребята снова начинают путаться со "старыми знакомыми". Правда, в отличие от новых, эти знакомые не чураются его, они - свои, могут утешить и дружески хлопнуть по плечу. Но если у тебя хребет слабоват, то... Однако всех не обойдешь, со всеми не побеседуешь. И кто в это время станет за него, за Киршкална, работать в колонии?
Подул холодный порывистый ветер, и начинает накрапывать, погода испортилась. Киршкалн поднимает воротник шинели. Он не любит носить форму вне колонии. При виде погон люди становятся сдержанней, официальней, не так легко завязывается разговор.
Расма уже поджидает в знакомой комнатке. Межуле оставляет их наедине, у нее какие-то срочные дела, и она скоро вернется. Правильно, так и надо.
Девушка сидит на тахте как раз под своим портретом. Она встает навстречу Киршкалну, подает руку и, едва шевеля губами, неслышно - наверно от волнения - называет свои имя и фамилию. Киршкалн машинально сравнивает портрет с оригиналом и обнаруживает большое сходство.
Расма садится и молчит. Отводит глаза, избегает его взгляда, смотря то на краешек стола, то на корешки стоящих на полке книг. И Киршкалн вдруг остро чувствует и седину на своих висках, и морщины на лице, и то, что пришел он сюда из другого мира - непонятный и чуждый этой девушке. В ее мыслях его образ, очевидно, связан с угрюмыми тюремными стенами, железными решетками на окнах и неограниченной властью, в руки коей предан ее Валдис. И воспитатель, глядя на ее маленькие, плотно сжатые пальцы, которые, как она ни борется с волнением, слегка дрожат, чувствует себя тут абсолютно лишним. Да, как видно, он уже разучился разговаривать с девушками, прошли те времена.