В который раз поднимают давно наболевший вопрос:
- Как же насчет оркестра?
Многие ребята умеют играть на духовых инструментах, по сейчас в клубе есть всего несколько труб, да и те поломаны и никуда не годятся. Струнный оркестр есть, но что делать с духовиками? Озолниек пытался, но так и не смог изыскать средства на покупку инструментов.
- Будет оркестр. Во что бы то ни стало добьюсь денег! - заверяет ребят Озолниек. - Но сейчас хочу поговорить с вами еще об одном деле. - Он делает паузу, затем продолжает: - Зона выглядит теперь более или менее сносно, если бы не окурки. Ребят ни в какую не заставить курить в отведенных местах. То в общежитии задымят, то в школе, а окурки расшвыривают куда попало. Так ведь и до беды недалеко. По ночам курят в постели. Помните, на прошлой педеле один раб никотина заснул, а сигарета упала на матрац.
В комнате полно дыму, а он дрыхнет почем зря; вскочил, когда уже бок припекло. Пришлось тащить его вместе с матрацем в туалет и заливать под краном. Пора с этим кончать. Неужели вы, - Озолниек широким жестом обводит присутствующих, - не в силах справиться с курильщиками?
- Надо строже наказывать, - говорит председатель Большого совета, - как кто закурит где не положено - выговор. Еще раз поймают - в изолятор!
- Тем, что курят по углам, не продавать сигареты, - поступает еще одно предложение.
Озолниек думает, затем отрицательно качает головрй.
- Мы и сейчас наказываем строго, но утешительных результатов нет. И сажать за курение в изолятор было бы чересчур строго. А не продавать им сигареты, так ведь дружки угостят. Надо что-то другое.
- Что же еще придумать?
- Придумано достаточно. Надо повлиять самим, без вмешательства администрации.
- Мы же делаем замечания.
Ребята переглядываются, морщат лбы, кое-кто опускает голову. Члены совета сознают, что они и сами не без греха. Если по-честному, то никакой серьезной борьбы не ведется. Все эти замечания - для очистки совести. Как будешь указывать другому, если подчас сам ходишь с сигаретой в зубах там, где курить не полагается? Озолниек их понимает. Вот тут-то и кроется смысл начатого разговора.
- А если б вы в первую очередь сами за себя взялись? Неужели такая ерунда вам не по плечу? Взрослые люди, не можете дойти до туалета или до места для курения!
Это задевает ребят.
- Да, конечно, можем. Подумаешь! - одновременно раздаются несколько голосов.
- А я вот все-таки сомневаюсь. Наверно, уже не можете. Потому и остальные вас не слушаются.
- Да что вы, начальник! Смеетесь над нами?
Теперь возражают почти все. Это личное оскорбление. Большой совет - и не может. Что за чушь, они могут все!
- Интересно было бы поглядеть, - продолжает подзуживать Озолниек.
- Вот увидите!
- А знаете, что мне пришло в голову? - Озолниек притворяется, будто бы идея осенила сию минуту, и начинает исподволь: - Договоримся так: если в течение двух месяцев двадцать человек не будут записаны за курение, то я признаю, что вы действительно кое-что еще можете, но если попадутся курение в колонии запретим напрочь.
- Ну, это опасное дело, - осторожно загудели ребята и, прищурясь, глядят на Озолниека.
- А чего там опасного? Без риска неинтересно.
- А если все-таки их наберется все два,десятка?
- Сами же сказали, для вас это - раз плюнуть.
Наверно, так оно и есть, но что, если померяться силой, а?
- Два месяца - слишком много, - говорит кто-то.
Начинается торговля. Страсти разгораются. Оволциек уперся на своем, не идет ни на какие уступки.
Итак, главное достигнуто, теперь надо только довести все до конца, но это уже не так сложно! В конце концов, все сходятся на сроке в один месяц и на двадцати пяти нарушителях. Секретарь протоколирует: "Большой совет воспитанников постановил, что, если в зоне в течение одного месяца, считая с первого июля, будет записано более двадцати пяти воспитанников, которые курили в неположенных местах, курение в колонии запретить".
- Вот, а теперь поглядим! - с победными улыбками они смотрят на Озолниека.
- Поглядим! - Начальник колонии тоже улыбается. - Но контроль будет строгим.
Председатель Большого совета подписывает протокол.
- Быть может, на этот раз пусть подпишутся я члены, - замечает начальник, - так оно будет ответственней. Все решали, всём и подписываться.
Весело переговариваясь и жестикулируя, ребята покидают кабинет.
Состязание началось. На вечерней линейке решение объявляют перед строем и на следующий день выписку из протокола вывешивают на щитах в коридоре общежития и на сквере рядом с "проспектом Озолниека".
VIII
Зумент и Бамбан восседают рядком в туалете. Сорокаваттная лампочка бросает тусклый свет на плиточную облицовку стен и мокрый, только что помытый цементный пол. Лица ребят при таком освещении выглядят изжелта-бледными и болезненными. Только что прогудел сигнал на политзанятия.
- Кончай скорей! Хватит глаза мне мозолить! - гаркает Зумент на третьего "посидельца", и тот, коекак подтянув штаны, пулей вылетает в дверь. Они остаются вдвоем. - Все получил? - шепотом спрашивает Зумент.
- Половину только.
- Покажи!
Бамбан достает из-за подпоротой подкладки ботинка розоватую бумажку, сложенную в тугой квадратик, площадь которого не более сантиметра. Зумент ее разворачивает, и бумажка оказывается десятирублевкой, - Ладно, на этот раз прихорони сам, - он отдает десятку Бамбану. - Нельзя держать все в одном месте. А второй свою почему не принес?
- Божился, у старухи с собой не было. В следующий раз, сказала, привезет.
- Придется пересчитать зубцы, как Кастрюле. Следующая свиданка у него через два месяца. Вон сколько нам ждать!
В коридоре слышны шаги, и в туалет просовывается голова контролера.
- Сигнал не слыхали?
Зумент натуживается и издает неприличный звук, контролер закрывает дверь.
- Про тайник с харчами не пронюхали?
- Покамест нет.
- Ты у меня гляди!
- А у тебя нельзя? Было бы верней.
- У меня?! - Зумент смачно харкает на противоположную степу. - У меня там Киршкалнов штымп - Калейс. Все время, падла, глаз с меня не спускает. И еще штук десять таких, как он. Отделеньице - дай бог! Досрочное им обещано, вот пацаны и лезут из кожи.
- А может, у Мартышки?
- У Мартышки можно, я уже сказал ему.
- А за границей наши деньги ведь не годятся? - сомневается Бамбан.
- Дура! А пока до границы дотянем? Ладно, снимайся, чтобы нам разом не идти. И тех двоих бери за глотку - у них свиданка в это воскресенье. Смотри, чтобы было, сколько сказано!
Бамбан встает, кидает в унитаз окурок и выходит.
Зумент сидит, прикидывает. В трех загашниках вместе с сегодняшней десяткой получается сто двадцать рублей. На пятерых это маловато. Надо одежду и обувь.
В этой идиотской форме рыскать по округе не будешь, а устраивать налет на магазин сразу после робега - большой риск. Это успеется, когда они будут далеко.
Но деньги тут скопить трудно, шпана от рук отбилась, никакой боязни нету, все финтят. И надо быть начеку.
Может, воспитатели что-нибудь почуяли? И вообще жуть, что здесь за монастырь! Даже покурить всласть стало невозможно, развесили свои дурацкие плакаты и ходят, воздух ноздрями тянут. Совет принял решение! Плевал он на такие советы! Выдумывают всякие строевые смотры, мероприятия. Хоть бы поскорей отсюда нарезать!
Зумент поднимается и застегивает брюки.
Политинформации надо слушать, с ума сойдешь!
Он бегом бежит в отделение.
- Это где же так задержался? - спрашивает Киршкалн.
- Живот заболел, - бурчит себе под нос Зумент и пробирается к своей койке.
Ребята расположились вокруг воспитателя, сам он тоже присел на кровать, обхватил руками колени, ноги стоят на перекладине табурета. Сбоку на стене висит политическая карта мира. Прерванный разговор продолжается.
Ребята говорят о войне во Вьетнаме. Завязался спор, каждый отстаивает свою точку зрения. Киршкалн слушает, говорит мало, но своими дополнениями:
и репликами незаметно направляет разговор в желаемое русло. Под конец делает обобщение. Оказывается, ребята и сами высказали кое-какие верные мысли и оценки, остается лишь уточнить.