Киршкалн звонит на коммутатор в проходную и приказывает немедленно дозвониться начальнику домой, затем наклоняется к Иевиню.
- Ничего, заживет! Сидеть только некоторое время не сможешь, зад отдохнет, - шутит он и после этого спрашивает вполголоса уже серьезно: Кто порезал?
- Не знаю.
- Брось врать!
- Правда, сейчас не знаю.
Киршкалн смотрит долгим пристальным взглядом на бледное лицо парня, в его еще испуганные глаза, придвигает поближе белую табуретку, садится и решает, что на этот раз, очевидно, можно верить.
- Рассказывай подробно все, что запомнил!
- Чего там рассказывать. В дверях затор получился, а сзади поднаперли. Я обернулся и сказал, чтобы не толкались, и сразу после этого почувствовал:
воткнули и по ноге потекло теплое в башмак.
- Кто стоял впереди тебя, с тобой, сзади?
Иевинь называет несколько фамилий, но все они как будто бы вне подозрений.
- Я специально не смотрел, да и темно там было, - добавляет он.
- А когда почувствовал, ты стоял еще обернувшись назад?
Иевинь старается припомнить.
- Нет, ткнули сразу, как только повернулся к дверям.
- Значит, сзади?
- Наверно.
- И ты даже не представляешь, кто бы это мог быть?
Иевинь молчит. Он не смотрит на воспитателя, но болезненно морщится, потому что сестра бинтует рану и требует подтянуть колено и немного приподняться.
- Представить мало ли что можно.
- И к тому же иногда очень правильно, - добавляет Киршкалн.
Иевинь смотрит на сестричку, и Киршкалн наклоняется к нему ближе.
- Зумент, - шепчет паренек.
- Может, еще кто?
Киршкалн припоминает, что, перед тем как раздался крик, Зумент стоял рядом с ним. Несокрушимое алиби. Но чего ради Зумент остановился около него и выдал свою ханжескую сентенцию? А не для того ли, чтобы заполучить это самое алиби? Возможно, что и Струга оказался совсем не случайно рядом. Таким образом, оба атамана вышли сухими из воды. Не то что кто из ребят, но сам воспитатель мог засвидетельствовать их полную невиновность,
- Тогда кто-нибудь из его друзей.
- Кто именно?
- Кто его знает? Что у него - сушек мало?
- А почему ты думаешь, что к этому причастен Зумент?
Иевинь с минуту колебался, но раненую мышцу опять пронзает боль. А раз так, то дальше замалчивать эту историю нельзя. Кто знает - в следующий раз, может, прирежут насмерть?
- Мы вчера подрались. И Жук сказал: "Зуб даю".
- Ясно, - говорит Киршкалн. - А теперь лежи и не ломай над этим голову.
Оставив Иевиня в санчасти, он возвращается в школу.
* * *
Внешне Озолниек выглядит очень спокойным, впрочем, так всегда, если он взволнован по-настоящему. По поводу разных мелких повседневных нарушений и служебных неурядиц он иной раз и поднимет голос, отпустит колкое замечание, но, если неприятности крупные, он холоден и безмолвно грозен. Такой он и входит в учительскую, где воспитатели допрашивают задержанных ребят.
- Добрый вечер, - здоровается он сухо, затем отзывает в сторону Киршкална.
Слушая доклад воспитателя, начальник ни разу не перебивает, только покусывает губу и разглядывает найденный у порога нож.
- Виновный нам еще не известен, но сработано, надо полагать, по указке Зумента. Это может быть Ерум... Пока что удалось выяснить, что в толкучке у двери был и он. Удар направлен был снизу вверх, рука с ножом, значит, была опущена. Если бы в последний момент Иевинь не обернулся, лезвие вспороло бы низ живота. К счастью, Иевиню сейчас серьезная опасность не угрожает, полежит немного и поправится, - заканчивает Киршкалн.
- Лампочка на лестнице перегорела уже несколько дней назад. Мелочь, не так ли? - смотрит на воспитателя Озолниек. - Но в нашем деле, как видишь, мелочей нет. И почему в дверях возникла толкотня?
Почему после кино воспитанников не построили по отделениям, а разрешили выходить из помещения толпой? Тоже, разумеется, мелочь.
Киршкалн молчит. Что тут скажешь? Конечно, сам прошляпил.
- Из штангенциркуля сработан! - подержав в руках нож, заключает начальник.
- Да.
- Как настроение в отделении? В твоем, в частности?
- Пока не знаю. Мы тут сразу допросом занялись.
Но там есть дежурный воспитатель и контролеры.
- А отделение без командира. И там Зумент... - Озолниек смотрит на Киршкална. - Ладно, продолжай! Я зайду к твоим, погляжу.
Весть о прибытии Баса достигла общежития раньше, чем он пришел туда сам. Ребята стоят кучками, о чем-то перешептываются, и Озолниек сразу улавливает какую-то перемену в колонии, - уже нет того привычного ровного ритма, который был днем. Нападение на Иевиня наэлектризовало атмосферу. И не только оно. В колонии нет больше председателя Большого совета, нет авторитетного и уравновешенного Калейса.
Разумеется, на место освобожденных избрали новых, но те еще не успели освоиться в новой роли. Смена председателя совета в колонии то же самое, что смена президента в республике. Ей всегда сопутствует некоторый разброд, перегруппировки и проверка соотношения сил.
"Отрицательные" поднимают головы - может, удастся получить какие-нибудь преимущества? "Положительные" переживают состояние некоторой неуверенности, а "колеблющиеся" навостряют уши - к кому будет выгоднее примкнуть? Сразу заметно ослабг ление дисциплины. Все ждут каких-то событий, продолжения инцидента. Из отделения в отделение ползут всевозможные слухи и домыслы, и если в обычное время на них клюют лишь немногие, то теперь даже коекто из "светлых голов" охотно развешивает уши.
Озолниек идет по длинному коридору, и его наметанный глаз отмечает одну перемену за другой. Разумеется, все это не более как мелочи. Но Озолниек отлично знает им цену, во что они могут вылиться, если их оставить без внимания. Даже сами приветствия ребят говорят уже о многом. Сейчас здороваются все.
До того рубежа, когда "опасные" перестают здороватьcfc, еще далеко, но Озолниек помнит, как было в первые годы существования колонии. Помнит он и многое другое - свист ветра в выбитых окнах, под ногами хруст осколков перебитых лампочек и забаррикадированные двери спален общежития, из-за которых доносится рычание пещерных зверей. Теперь подобное не грозит, но что-то все же стронулось, а начальник ох как хорошо знает - крушить-то очень простог а вот восстанавливать сокрушенное нелегко.
"Опасные" и их прихвостни свое "добрый вечер"
произносят несколько натянуто, с затаенным в уголках рта злорадством и легкой насмешкой во взгляде.
На их лицах можно прочесть: "Вот так-то, начальничек, впереди еще не то будет!" В особенности это заметно у-прихвостней. Слуга черта всегда был большим мастаком на проделки, чем его хозяин. Приветствия "спокойных" и "положительных" выражают известную тревогу, неуверенность: "Что теперь делать? Почему это произошло и что последует дальше?" Они даже идут несколько шагов рядом с Озолниеком, а один, не утерпев, спрашивает:
- Скажите, пожалуйста, правда, что Иевинь умер?
Так вот откуда ветер дует! Озолниек хохочет. Этот вопрос вызывает у него отчасти также и искреннее веселье. Он отвечает на него так, что гудит весь коридор. Ответ адресован не только тем, кто спросил, но и распространителям слухов, и тем кто им верит.
- Какой-то дурень поигрался ножичком, поцарапал кожу, а ты уже готов Иевиня похоронить. Если хочешь, можешь хоть сейчас пойти его навестить.
Я позвоню в санчасть, чтобы тебя пропустили.
Реакция видна сразу: "опасные" настораживаются, нахохливаются, часть удали из их взглядов улетучивается, а "положительные" тут же расправляют плечи, вторя начальнику, посмеиваются, и от кучки немедленно отделяется бегун. Озолниек знает - из комнаты в комнату полетела весть: "Пустяки, Иевинь только поцарапан, Бас сейчас сам сказал".
Второе отступление от порядка, тоже бросающееся в глаза, - это слишком большое количество воспитанников с расстегнутыми воротничками. Правда, по вечерам перед сном и раньше попадались неряхи, но сейчас их подозрительно много. Озолниек, сделав замечание, останавливается и выжидает, покуда разгильдяй застегнет все пуговицы; тем временем ребята, не дожидаясь, пока он поравняется с ними, тянут руки к воротничкам и приводят себя в порядок.