— Что-нибудь еще?
— Да, но это не по телефону.
Он помолчал.
— За конюшней есть ручей, он стекает с холма. Будьте около него завтра после обеда.
— Хорошо.
Я повесил трубку, вернулся в бар и снова занялся пивом.
— Что-то долго тебя не было, — сказал Пэдди, один из конюхов. — Будешь догонять — мы уже вторую опрокинули. Чего ты делал-то? Надписи в сортире читал, что ли?
— В сортире есть чего почитать, — заметил второй конюх, простоватый деревенский малый лет восемнадцати. — Я даже там многого и не понял.
— Вот и хорошо, что не понял, — одобрительно отозвался Пэдди. В свои сорок он вел себя с молодыми конюхами по-отечески.
Пэдди и Гритс спали на соседних со мной койках. Гритс — настоящий телок, Пэдди же — быстрый, крепко сбитый ирландец, из тех, что все видят и все примечают. Я понял это с первой же минуты, когда водрузил на кровать чемодан и начал доставать из него свои вещи, спиной чувствуя бдительный взгляд Пэдди. Хорошо, что Октобер настоял на полной смене моего туалета.
— Скукота тут сегодня, — уныло протянул Гритс. Но тут же расплылся в улыбке. — Зато завтра получка.
— Да, завтра тут будет народу битком, — согласился Пэдди. — Притащится Супи и вся грейнджеровская компания.
— Грейнджеровская? — переспросил я.
— Ты что, с луны свалился? — с легким презрением спросил Гритс. — Конюшня Грейнджера, на той стороне холма.
На следующий день после обеда я неторопливо вышел из конюшни и направился к ручью, подбирая по дороге камушки и бросая их в воду, будто ради развлечения. Несколько конюхов гоняли позади конюшни в футбол, но на меня никто не обратил внимания. Я шел довольно долго, и наконец на холме, где ручей круто падал вниз в заросшую травой балку, я наткнулся на Октобера, который сидел на валуне и курил. С ним была черная охотничья собака. Рядом лежало ружье и полный ягдташ.
— Доктор Ливингстон, если не ошибаюсь[1], — с улыбкой приветствовал он меня.
— Вы правы, мистер Стэнли. Как вы догадались? — Я уселся на валу рядом с ним.
— Здесь справочники. — Он пнул ногой ягдташ. — И записная книжка. В ней все, что мы с Бекеттом смогли накопить насчет одиннадцати лошадей за такой короткий срок. Но материалы в ящичках, наверное, и так достаточно подробны, вряд ли мы добавили к ним что-то новое.
— Пригодиться может все, — возразил я. — В конверте Стэплтона я наткнулся на одну интересную вырезку — статью о нашумевших случаях с допингом. Оказывается, у некоторых лошадей вполне безвредная пища при проверке на допинг дает положительную реакцию за счет каких-то химических изменений в организме. Я подумал, а не может ли все происходить наоборот? Ну, то есть что некоторые лошади способны превращать допинг в безвредные вещества и анализы ничего на показывают?
— Я это узнаю.
— И еще, — добавил я. — Меня приставили к трем никудышным жеребцам, присланным вами, а это значит — ездить на скачки я не буду. Может, вам одного из них снова продать, тогда я на торгах потерся бы среди конюхов из других конюшен... Лишним я все равно не буду, зато могу получить лошадь, записанную на скачки.
— Одного продам, — согласился он. — Но продажа через аукцион — дело долгое. Заявка на продажу поступает к аукционисту минимум за месяц до торгов.
— Да, все это как-то неудачно, — кивнул я. — Хорошо, если бы меня приставили к лошади, которая должна скоро выступать на скачках. И желательно где-нибудь подальше — остановка на ночь была бы идеальным вариантом.
— В середине сезона конюхи обычно лошадей не меняют, — произнес он, потирая подбородок.
— Знаю. Тут уж кому повезет. Приставили тебя к новой лошади — и все, она твоя, пока не перепродадут. И если от нее никакого толку, тут уж ничего не попишешь.
Мы встали. Я поднял ягдташ и закинул его за плечо. Когда мы пожали друг другу руки, Октобер с улыбкой сказал:
— Знаете, что сказал о вас Инскип? Что для конюха вы здорово держитесь в седле. И еще, слово в слово: «Не очень я верю людям с такими глазами, но у этого малого золотые руки». Так что будьте поосторожнее.
— Черт возьми, — вырвалось у меня. — Я об этом не подумал.
Он усмехнулся и пошел вверх по холму, а я назад, вдоль ручья. «Да, — с грустью подумал я, — носить волчью шкуру — это, конечно, забавно и щекочет нервы, но строить из себя при этом неуклюжего наездника... Боюсь, мое самолюбие будет страдать».
Вечером один из конюхов подвез меня на машине в Слоу. В баре было шумно и многолюдно — конюхи прожигали жизнь. Здесь собралось почти полконюшни Октобера, а также конюхи Грейнджера да еще три девицы, которые строили всем глазки и получали от этого удовольствие. Разговаривали все больше о лошадях — конюхи подтрунивали друг над другом, нахваливали своих подопечных.
1
Фраза, ставшая крылатой, была произнесена американским журналистом Хенри Стэнли (1841-1904) при встрече с шотландским миссионером и исследователем Дэвидом Ливингстоном (1813-1873) в Центральной Африке