Май быстро и брезгливо исчиркал первые страницы:
…«Лошадей было около пяти»; «Пара оборванцев гурьбой направилась к ней»; «Здесь кроме юноши был мрак»; «„Миссия!“ — сказала жена пастуха, плача и нагинаясь…»
На двадцатой странице Май прервался. Он вспомнил, что не умывался и не ел: в ванне было замочено белье, а на кухне Зоя воинственно скребла металлической щеткой сковородку. Ничего не оставалось, как продолжить чтение:
«…восьмигранный кубик»; «Пес прыгнул, рыча и ощетинившись зубами»; «В воздухе прошелестел нефритовый топор»; «„Миссия!“ — закричал крестьянин, плача и нагинаясь за мотыгой»…
— Чтоб тебя! — рассвирепел Май.
Впрочем, Шерстюк — как личность — не вызывал у Мая никаких чувств. На самом деле шерстюков была тьма, мужчин и женщин. Все они писали романы, детективы, боевики и фэнтэзи. Вот этого Май не мог им простить! В питательном бульоне общественной жизни шерстюки чувствовали себя привольно и отдавались поискам денег и популярности с нечеловеческой активностью. Шерстюки кропали по две-три книжки в год. Славу великого писателя занятие это принести не могло, но выколотить с его помощью кое-какие деньжата из порядком одичавшей за время эпохальных исторических метаморфоз публики было легко. Шерстюки-женщины преуспевали больше мужчин. Это еще раз доказывает, что в тяжкие исторические времена именно женщина с ее спасительной практичностью являет образец здорового социального конформизма. Самые сообразительные из шерстюков-мужчин верно сориентировались и взяли женские псевдонимы, например: Катя Пухова (Петр Канашкин), Оксана Каратова (Олег Гробоедов).
Издатели привечали шерстюков: они легко шли на самые разные по степени эстетического бесстыдства компромиссы и вовсе не смущались своей всеохватной безграмотности, так как не знали, что такое грамотность. Более всего восхищал в них несокрушимый цинизм; он заставлял издателей без устали экспериментировать, придумывая тактические изыски в издательской политике: не важно, бездарные или нет, главное — броские, наглые в духе времени. Андриан Колидоров весьма гордился серией, для которой Май редактировал роман. Ее рабочее название было «Последние»: «Последний из могикан» Ф. Купера, «Последний из Удэге» А. Фадеева, «Последняя жертва» А. Островского, «Последние» М. Горького. К этому видавшему виды, но еще крепкому паровозу Колидоров цеплял один за другим «вагончики», наспех сколоченные шерстюками: «Жофрей, последний узник» (эротический роман о взятии Бастилии, автор Нодар Гоглидзе); «Последняя цапля» (эротико-приключенческий роман о похождениях молодого Мао Цзэдуна, автор Глаша Костромская); «Последыш» (триллер о внебрачном сыне-монстре Лаврентия Берии, автор Иван Рыльке).
Предложение пополнить серию Колидоров сделал и Маю, не видя ничего ужасного в том, что талантливый писатель, «блестящий стилист» — как оригинально аттестовал его некий доперестроечный критик — сварганит что-нибудь для денег, да побыстрее, пока есть спрос. Май отказался. Он искренне полагал, что какое-никакое литературное имя нельзя бесчестить — вовек потом не отмоешься! Колидоров не обиделся: он делал деньги, а это великое занятие не позволяло растрачивать себя на непродуктивные эмоции. В советском прошлом Колидоров был нежным графоманом — он краснел, когда приходилось давать кому-то читать свои опусы. Тщеславия у него отродясь не было, но честолюбия хватало — хотел стать начальником и стал им. Он вообще относился к жизни правильно, без дурацкого эпатажа. Недаром любимым изречением Андриана была истрепанная за века, но не утратившая прямодушного великолепия фраза римского императора Веспасиана: «Деньги не пахнут».
…Май мусолил рукопись второй час. С каждой новой страницей текст изумлял чудовищными откровениями. Складывалось впечатление, что у автора удалили мозг и пустое вместилище рефлексировало непонятным для науки образом, рождая перлы:
…«Он побледнел, кровь ударила ему в лицо»; «Она дошла до вершины своего падения»; «Когда он доберется до туда»; «Лезвие меча со стоном встряло в дереве»; «Вой льва раздражал его головную боль»; «„Миссия!“ — закричали странники, плача и нагинаясь…»
Да что это за миссия такая, в конце концов?! — тихо взвыл Май.
Май не мог заставить себя вдумываться в текст; он механически делал бездарную, бесполезную работу, за которую и деньги-то были проедены давным-давно.