— Оттуда воздух идёт. Хотя не факт, — добавляет Эдик, — очень может быть там переход на другие линии.
Стоим на перроне, вокруг ни души, даже крыс нет. Меня это начинает сильно тревожить.
— Крысы исчезли, — подтверждает мои опасения Эдик.
— Что бы это могло значить? — струхнула Катя.
— Боятся чего-то, — пожимает плечами мой друг.
— Когда хочешь, можешь успокоить, — у Кати вырывается короткий смешок.
— Их кто-то жрёт, — Ли спотыкается об кучку обглоданных крысиных костей, отшвыривает сапогом, с настороженным вниманием оглядывается, водя автоматом по кругу.
Осман освещает стены станции фонарём, их когда-то начинали обкладывать мраморными плитами, но только успели заложить лишь нижний ярус. В дальнем углу перрона одиноко притаился трёхметровый вагончик, что обычно используется строителями — одно из единственных напоминаниях о пребывании здесь людей. Да, вот ещё, на стенах малярной кистью смачно написано: «Вован козёл!», а чуть ниже: «Сам козёл!!!», я улыбаюсь, на лицо обычные человечески чувства.
— Вагончик проверьте, только аккуратно, — обращаюсь к сержантам.
Они идут осторожно, но крысиные косточки иной раз хрустят под ногами, разнося звук достаточно далеко. Конечно, вряд ли кто-то там есть, но переживания захлёстывают меня через край, даже делаю пару шагов вслед.
— Они сами справятся, — дёргает меня за рукав Катя, — лучше держи на прицеле дверь.
Наконец-то они подходят, Ли отходит в сторону, присаживается на колено, держит наизготовку автомат, Осман осторожно открывает дверь, светит фонарём и замирает. Через некоторое время, так же тихо отходит, пятится, дёргает недоумевающего Ли и, почти бегом направляются к нам.
— Что там? — с испугом смотрю в серое от ужаса лицо аварца.
— Там женщин спит, — выпучив глаза, шёпотом говорит он.
— Какая женщина? — едва не выкрикиваю я.
— Большая, растянулась на весь вагон, она лежит на человеческих костях и у неё один глаз.
— Очень интересно, — Эдик скребёт бороду. — Может пробовать разбудить?
— С ума сошёл? — Катя вздрагивает.
— Очень может быть, — соглашается он. — Пойду и я посмотрю, — не успеваю ему запретить, а он уже шагает в направлении строительного вагончика. Хочу выругаться, но он идёт на удивление тихо, на косточки не наступает. Вот подходит к двери, слегка открывает, светит фонарём, затем, так же тихо закрывает, на цыпочках бежит к нам:- Уходим отсюда и как можно быстрее — это не женщина, даже не человек.
— Так кто же это? — его страх передаётся и мне.
— Это то, с чем мы не справимся. Боюсь, даже от упоминания имени, она может проснуться, тогда нам крышка.
— Какая крышка? — помертвев от страха, округляет раскосые глаза Ли.
— Гробовая, причём в буквальном смысле, — цедит сквозь зубы Эдик.
— Эдик, зачем ты нас пугаешь, — пискнула Катюша.
— Сам напуган, причём так, первый раз в жизни, — откровенно заявляет он.
Слышать это признание из его уст, весьма непривычно. Поэтому отношусь к его словам очень серьёзно:- Выход поищем в другом месте?
— Я бы здесь не остался ни на секунду, — Эдик спрыгивает с перрона, помогает Кате. Взбираемся на дрезину, дёргаем рычаги, с громыханием проворачиваются колёса, с испугом смотрю в сторону строительного вагончика, но дверь не открывается, кто бы там не был, но спит богатырским сном. Вот и славу богу! Дрезина с грохотом проезжает мимо станции и ныряет в туннель. Разгоняемся и несёмся в темноте, словно в скоростном поезде.
Минут через двадцать оборачиваюсь к Эдику:- Так, кто же там был?
Он некоторое время молчит, затем ухмыляется, смотрит на меня, на лице дурашливое выражение, но в глубине глаз замечаю какой-то первобытный страх:- Лихо Одноглазое, — улыбаясь, говорит он.
— Кто?! — выкрикиваем все хором.
Гл.26
— Я поняла, ты шутишь, — смеётся Катя. Она пытается обнять его за шею, но он отстранятся, дурашливое выражение исчезает с лица, глаза каменеют.
— Я не шучу.
— Как такое может быть, это же абстракция, вымысел, фикция, аллегория, наконец, — Катя едва не плачет.
— Всегда знал, дыма без огня не бывает, не просто так наши предки страшились этих существ. Вероятно, что и приукрасили, выдумали, но факт налицо, нам посчастливилось лицезреть то, с чем никогда не стоит встречаться. Как хорошо, что они иногда тоже спят, — хмуро ухмыляется мой друг.
Мой камень жжёт под одеждой, словно просит, чтоб его омыли кровью. У меня появляется сумасшедшее желание разорвать грудную клетку и поместить его рядом с сердцем. Смотрю на Катю, в её глазах буря зелёного огня, в руках держит драконий камень.
— Они только того и ждут, что бы мы поддались минутной слабости и отдали души во власть Чёрным Силам, терпи, Катюша, спрячь камень, — с трудом говорю я.
Она со стоном прячет его у груди, капельки пота скатываются с лица, губы дрожат, Эдик прижимает к себе, а она неожиданно плачет:- Я держусь из последних сил Кирилл, я хочу сунуть камень к сердцу.
Вздрагиваю от неожиданности, оказывается у неё те же мысли, что и у меня. Крепко взялись за нас, выдержать бы.
— Впереди завал! — выкрикивает Осман.
Едва успеваем затормозить, дрезина, противно скрежеща колёсами, под сноп искр, останавливается у груды ржавого лома.
— Однако, путь специально перекрыли, — Эдик с тревогой оглядывается назад.
Мрачное предчувствие сдавливает голову, очень не нравится мне это. Покидаем дрезину, ходим у завала, чего там только нет: и ржавые трубы, искореженные газовые плиты, шифер, разбитые унитазы, тяжёлые шкафы, просто мусор плотно забитый в холщёвые мешки, камни и т. п.
— Кто-то очень постарался. Неужели против нас поставили преграду? — я пытаюсь раскачать толстую трубу.
— Придётся назад ехать? — Эдик с тоской смотрит вглубь туннеля. — Но нам туда нельзя, — сам себе противоречит он.
— Мальчики, давайте попробуем разобрать кучу? — Катя старается крепиться, но голос дрожит.
— Ага, здесь мусора на несколько вагонов, — хмурится Герман Ли. В его голосе появляется отрешённость и мне не нравится его состояние. Ли ловит мой взгляд, раскосые глаза вообще превращаются в едва заметные щелочки, неожиданно я вижу в них фанатичный огонь, наверное, такой бывает у самураев.
Осман набычился, ходит как бык у завала, светит фонарём, вдруг ругается, отскакивает, стреляет из автомата.
— Ты чего? — подскакиваем нему.
— Крыса.
— Убил?
— Да, — Осман без особой брезгливости обхватывает голый хвост и тащит её к себе, крыса неожиданно дёргается, но звучит ещё одна очередь. — Теперь точно подстрелил, — рыкнул аварец и выдёргивает кошмарное создание величиной с небольшую свинью.
— Какая огромная, — Катя осторожно присаживается рядом, с любопытством тычет в неё стволом автомата.
— Она с другой стороны завала прошла, — уверенно говорит Эдик.
— Следовательно, есть крысиный ход? — Катя неуверенно улыбается.
— Ты, может, и протиснешься, но не мы, — грустно улыбаюсь я, — но попробовать стоит. Осман, лаз видишь?
— Очень хорошо. Судя по всему, крысы здесь часто ходят.
Взбираюсь на ящик, свечу фонарём. Мрачное зрелище, крысиный ход идёт между путаницы из кабелей, всюду битые бутылки, сломанные доски, консервные банки, осколки керамики и нестерпимо воняет крысами, их помёт повсюду.
— Я полез, — Осман снимает вещмешок с плеча, автомат и, толкая впереди себя, пытается влезть в узкий лаз. Долгое время у него ничего не получается, затем, зашатался в груде мусора тяжёлый шкаф и Осман потихоньку протискивается вовнутрь.
Как бы его ни засыпало, а это верная смерть, причём ужасная, крысы не преминут воспользоваться таким подарком судьбы, но Осман вроде пролез.
— Катя, теперь ты.
— Эх, причёску испорчу, — хорохорится она.
— Шапку на уши сильнее натяни, — советую я.
— Спасибо, напарник, за заботу, у тебя всегда, получается, утешить девушку. Слушай, Кирилл! — она едва не подскакивает на месте.
— Ты чего? — удивляюсь я.