Последний блюз
Когда я в воздухе, я кому-то снюсь,
И этот сон у меня внутри…
Опять кошмар: удушливый, безысходный, вязкий, как трясина. Спеленал тело, не дает вырваться, пошевелиться. И не спрятаться, не скрыться, не сбежать. Слишком реально. Звук битого стекла, противный скрежет металла.
А начиналось всё так хорошо. Скорость. Свобода. Теплый ветер, врывается в открытое окно машины. Можно гнать вперед, не задумываясь о последствиях. Упиваться каждым мигом, когда ты не связан правилами приличий, хорошего тона и манер; когда ты отвечаешь лишь перед самим собой.
Откуда посреди гладкой ленты шоссе, вьющейся до самого горизонта, взялась бетонная стена? Выросла бобовым стеблем из сказки. Заполонила собой пространство, вонзилась в лиловые сумеречные небеса.
Краткий миг недоумения – удар! Сыплется стекло в салон. Сминается капот, будто картонный. Боль взрывает виски, раскрашивает мир в багряные тона…
Каждый раз Вадим просыпался с бешено колотящимся сердцем, привкусом крови во рту. Глаза привыкали к полумраку комнаты, куда робко заглядывал уличный фонарь, чей свет падал оранжевым пятном на стену.
Тишина квартиры удивляла. В ушах по-прежнему стоял хруст битых стекол, лязг метала, скрип тормозных колодок.
Клятые кошмары не отступали. Напротив, они объявили охоту. Подобно опытным загонщикам шли по следу. Навязчивые видения подбирались даже днем, стоило лишь на минуту прикрыть глаза.
Вадим поднялся с кровати, стараясь не потревожить спящую девушку. Волосы разбросаны по подушке. Бретелька французской ночной рубашки спустилась с плеча. Ее покой безмятежен. Она не видит искореженный автомобиль и себя с алеющей раной у виска, которая напоминает цветок гвоздики….
Счастливая девочка. Его ведьма. Не надо ей бывать в его мире, где каждый шаг может оказаться последним. Прогнать бы ее, отправить подальше, но ведь не может! Отмотать время назад, не смотреть в бутылочное стекло ведьмовских глаз. Не играть в игру, не ловить перчатку брошенного ненароком вызова…
Спасти её!
Но как?
Не хочет уходить, хоть что ты ей делай!
Чертова кукла!
Не понимает, какую опасность он может представлять для нее, будущего, карьеры. Впереди у девочки весь мир, а у него – путь в никуда. Везде одни препоны. Что ни делаешь – тщетно.
Ну чем не угоден умникам великим из госкино Экзюпери? Исследователь, журналист, летчик, человек Мира! Вполне соответствует идеологии.
Так нет же!
Сначала разрешили, сценарий пропустили, одобрили, деньги выделили, а на закрытом показе отправили на полку, пускай дожидается своего часа.
Может быть, когда-нибудь…
Потомки увидят.
А сейчас залуженный писатель получился слишком уж развязным, безответственным и аморальным типом. В сценарии одно, а режиссер с исполнителем главной роли не осознали всего возложенного на них, извратили образ авиатора и героя Второй мировой войны.
Товарищи из верхушки госкино даже не подумали, каких усилий стоит съемочный процесс. Вадиму пришлось учиться управлять старым самолетом, невесть как сохранившимся с довоенных времен. Благодаря инструктору – фанату авиации, бережно ухаживающим за раритетной техникой, которую давно пора сдавать в музей, – он поднялся в небо, узнал вкус истиной свободы.
Нет больше ничего и никого: ни комиссий, ни чиновников, ни осуждения общественности; есть только голубой свод небес, украшенный облачной эмалью, а внизу – лоскутное одеяло земли, где леса, поля, реки кажутся причудливой вышивкой.
Мотор ревет, заглушая все звуки на свете, кроме ветра, слагающего под крылом красного самолета одному ему известный блюз.
Страх исчезает. Не страшно проститься с жизнью среди высоты. Один глоток разреженного воздуха стоит тысячи вдохов городского смога. Если этот миг последний, то совершенно не жаль уйти именно здесь и сейчас.
Даже стыдно немного быть таким отчаянным. Лениво гадать: хватит топлива или нет?
Сколько раз Вадим получал выволочку от инструктора. Зачем дотягивать до критической отметки? Лампочка на приборной панели горела красным огоньком, требовала немедленно садиться на землю, дабы накормить топливом прожорливую утробу летательного аппарата.
Не хотелось.
Чертовски не хотелось обрывать крылья. Вновь становится глухим к песне ветра и мотора.
Только там, в вышине, среди лазури и белоснежной ваты облаков Вадим, наконец-то, ощущал себя цельным. Полет пьянил хлеще самого изысканного вина.
Он сжился со своим героем. Поймал себя на мысли: Экзюпери чувствовал тоже самое. Был таким же отчаянным, бесшабашным. Тонул в океане. Умирал в пустыне без воды и еды. Сумел договориться с воинствующими берберами, не погиб в кратком плену у хозяев песков. Ему была интересна жизнь во всех проявлениях. Писатель исследовал ее каждый миг, обоснованно подходил к процессам.