Стражники подхватили шарахающегося в стороны пленника и потащили дальше.
— …У меня дядя полковник: один звонок — и вам не поздоровится, — попытался он припугнуть их, все еще не теряя надежды каким-то непостижимым образом выбраться отсюда.
Разумеется, никто не обратил внимания на его слова. Вместо этого стражники приволокли Ивана на самый нижний ярус подземелья. Духота, сырость, запахи похлеще, чем на помойке, — и тишина. Кандалы чьи-то забренчали тоскливо, напоминая аккорды шансона. Огляделся Иван, но толком рассмотреть ему ничего не удалось. Настенный факел еле коптил, больше сам себя освещал и здоровенную толстую фигуру еще одного Варвариного опричника. Видимо, главного здесь.
Окинул тот Ивана беглым взглядом и принялся шарить по его одежде. А перед этим достал небольшой мешок, куда затем принялся складывать конфискованное у нового пленника имущество. Ценное, между прочим! Иван попытался возмутиться, да заметил, что над столом этого главного опричника висят такие же похожие мешки. Значит, подумал Иван, процедура у них отлажена четко, сопротивляться бесполезно.
Телефон, ключи от автомобиля и квартиры, портмоне с деньгами — все собрал в мешок тюремщик. Хоть бы зажигалку оставил! Но и ее туда положил, мешок крепко завязал и ко всем остальным повесил.
— Слушайте, — Иван решил поменять тактику, раз с запугиванием этих бугаев ничего не получилось, — может, договоримся? Не обижу. Перстень вон золотой возьмите!
Не жалко ему было подаренного кольца — свободу он ценил дороже. Иван был слишком молод и свободолюбив, чтобы свои лучшие годы провести в заключении. Лучше бы он в дупле дятлом сидеть остался!
Толстый опричник встрепенулся, на его угрюмой физиономии даже появился проблеск мысли. Только ничем хорошим для Ивана это не закончилось. Толстяк схватил его палец и принялся со всей дури перстень стаскивать!
— Больно же! — опешил Иван, к которому пришло осознание того, что договориться с тюремщиками не получится — они все сами возьмут, что ни предложи.
Камера, куда поместили Ивана, не отличалась комфортным разнообразием от других, мимо которых он проходил. Те же темнота, сырость — вода с потолка капала, за час можно ведро набрать. Вонь несусветная и цепи — ими руки Ивана пристегнули к потолку.
В качестве бонуса, судя по всему, Ивану достался скелет прежнего пленника, скучавший в углу тюремного помещения. Это навело его на мысль о постановочных сценах, и в голове вновь замельтешила мысль о розыгрыше. Он криво усмехнулся и шутливо поздоровался со скелетом.
— Да ладно! — обомлел Иван, которому показалось, что скелет кивнул. Мерещится. — Выпустите меня отсюда! — прокричал он громко, не глядя на сомнительного соседа по камере. — Что за бред вообще?! Эй! Есть хочу! Дайте хоть попить!
Ответом ему стал ручеек, весело сбегающий с потолка прямо перед его лицом. Он попробовал дотянуться до воды, но тюремщики все точно рассчитали — ничего у Ивана не получилось. Изощренная это пытка — смотреть на воду, когда хочешь пить.
— Эй! — тогда прокричал Иван. — Добрыню позовите! — Если не розыгрыш, то дела у него плохи. Слишком красноречиво говорил об этом молчащий в углу скелет. — Эй!
— Не ори… — раздался из противоположной камеры недовольный грубый голос.
Иван замолчал и присмотрелся, для чего, насколько мог, приблизился к решетке. Все что угодно он ожидал там увидеть, кроме того, что увидел.
В сумраке подземелья он смог разглядеть силуэт распятого человека. Пытка водой показалась ему сущим пустяком по сравнению с увиденным наказанием. Мало того что мужика распяли — его еще подвесили к потолку цепями по частям. Иван дернулся всем телом, словно захотел убедиться, что его руки, ноги и поджатый от испуга хвост все еще с ним. Нормальные, не замороженные! Мужику вдвойне не повезло — его руки и ноги были отделены от тела и заключены в куски льда. Те куски и висели на цепях вместе с головой, у которой изо льда торчало только лицо. Оттуда и шел низкий мужской голос.
— Совсем плохо выгляжу? — мрачно поинтересовалось лицо. На внешний вид брутальное, с насупленными бровями, тонкими губами и с глазами, в которых тоже затаился лед равнодушия к собственной участи.
Видимо, мужику надеяться больше не на кого было.